Багульник

Бытовой Семен Михайлович

2

Во вторник утром Наталья Ивановна сказала:

– Ну хватит вам, милые, струну натягивать и, в молчанку играть.

Юрий на это заметил:

– Не я ее выпроводил из спальни, а она меня! Так что, мамаша, моей вины здесь нет.

– Ничего, можешь и прощения попросить!

– Пожалуйста, я готов!
– и спросил Ольгу: - Как вам одной спалось, доктор?

Ольга в тон ему сказала:

– Плохо. А вам?

– Тоже неважно.

Так наступило примирение.

За завтраком Ольга подтрунивала над мужем, что он вчера пришел пьяненький, но вел себя в общем нормально. Юрий не стал отрицать, что пил коньяк "пять звездочек", но пил в меру.

– Даже заметно не было, правда, мама?
– обратился он к Наталье Ивановне.

– Да что считать, сколько кто выпил! Пьяница проспится, а дурак никогда!

– Значит, я не дурак, мама?

Наталья Ивановна глянула на него лукаво:

– Себе на уме!

Все, в общем, вошло в нормальную колею.

К

разговору о буковых лесах больше не возвращались. "Время покажет", - решила Ольга, внешне успокоившись.

В десять часов они с Юрием вышли из дому, в одном трамвае доехали до Невского, Ольга пересела в автобус, идущий на Петроградскую сторону, а Юрий пошел побродить по магазинам, пообещав не позднее пяти быть дома, к обеду.

Ольга освободилась из института в пятом часу, и ей захотелось прогуляться по Кировскому проспекту.

Погода была чудесная. Парк Ленина утопал в густой прохладной зелени. Хрустальная струя "Стерегущего" радужно отсвечивала на солнце, звонко лилась через чугунный иллюминатор, расплескиваясь по гранитным ступенькам. Ольга на минуту остановилась около памятника и заторопилась дальше.

Только она вступила на мост, как ее обдало ветром с Невы, Внизу на синеватых волнах качались лодки. Быстро шмыгнул под мост речной трамвай, оставив позади себя седой бурун. На пляже у кронверка, вдоль всей узенькой песчаной полосы, теснились под солнцем - голова к голове - сотни людей. И Ольга, глядя, как они довольствуются этим крохотным местечком, в душе пожалела их. "Это не то, что у нас в Агуре, - подумала она, - где тайга, воздух, чистые реки".

Занятая своими мыслями, она незаметно дошла до Марсова поля. Широкая, на всю жизнь знакомая аллея привела ее к вечному огню, который она увидела впервые. Была какая-то необъяснимая торжественность в этом невысоком, будто идущем из самой земли, живом, колеблющемся пламени. Отыскав неподалеку свободную скамейку, Ольга села. Впереди возвышался могильный холмик с едва заметной из-за травы и цветов белой мраморной дощечкой с надписью, и Ольге захотелось узнать, чья это могила. Она встала, подошла. "Иван Иванович Газа", - прочла она, и сердце забилось чаще. Она вспомнила, что Газа был близким другом ее дяди Алексея Ивановича Гладилина, старшего брата Ольгиной матери. Вместе они начали в юности свой рабочий путь на Путиловском, вместе воевали в гражданскую войну, потом работали в Московско-Нарвском райкоме партии и в Смольном. Алексей Гладилин всего года на два пережил своего друга.

О дяде своем Ольга знала больше по рассказам старших да по старенькой, неизвестно кем снятой фотографии, которая, как дорогая реликвия, хранится в семье Ургаловых. На фотографии стоят около бронепоезда Газа и Гладилин в русских сапогах, в кожаных куртках, перепоясанных пулеметными лентами.

Она немного посидела на скамейке и, вспомнив, что Юрий обещал быть к пяти часам дома, быстро направилась к трамвайной остановке.

Только она вошла в комнату, Юрий, вставая ей навстречу, подал нераспечатанное письмо.

– Вот, Оля, очередная глава из вашего романа в письмах.

– От Алеши?
– спросила она со сдержанной радостью.

– От кого же, как не от него, - сказал Юрий ироническим тоном.

– Какой он молодец все-таки!

Берестов писал:

"Дорогие друзья!

Сентябрь стоит у нас особенный. Он, правда, только начался, но, по всему видно, обещает быть теплым и солнечным. В последние дни августа перепадали дожди, а теперь стало сухо. Заметно посвежели ночи, и поэтому на раннем рассвете над рекой клубится туман, но держится он недолго. Уже отошли смородина, жимолость, малина, но на подходе шиповник, виноград, калина. Последняя уже зажглась и горит алыми фонариками среди густой, немного потемневшей зелени. На днях, Юрий, открылся охотничий сезон на водоплавающую дичь. Молодняк уже подрос и стал на крыло. А "старушки" не так боязливы. А рябчиков и тетеревов в распадках и ягодниках тьма. В воскресенье мы с Сергеем Терентьевичем Щегловым сели в ульмагду и поплыли к сопке-барыне, где с первого же захода убили десяток уток, два десятка рябчиков и пару тетеревов. Вернулись домой только к вечеру. Сдали всю добычу Людмиле Афанасьевне и Катюше. Так они, друзья мои, такой закатили ужин, что у меня просто не хватает слов описать. Кстати, на огонек зашли Костиков (вы еще не знаете нашего второго секретаря) и Степан Григорьевич Ауканка. Выпили, понятно, сперва по рюмочке "под утку", затем по второй "под рябчика" и уже хотели третью "под тетерева", но Людмила Афанасьевна больше не позволила Щеглову. Тогда он сослался на вас, Ольга Игнатьевна, что вы, мол, только крепленых не разрешаете ему, а некрепленые даже советовали, и, взяв в свидетели меня, как вашего заместителя, осилил все-таки третью рюмку, чтобы, как он выразился, не обидеть тетерева".

В этом месте Ольга громко рассмеялась.

– Ну и чудесный же он, Сергей Терентьевич!

"Больше он уже не позволял себе, - читала дальше Ольга, - хотя на столе были и кета-колодка своего собственного посола, и пельмени. Костиков, между прочим, тоже оказался

не слишком силен по этой части, но уже по совершенно другой причине: сугубо интеллигентный человек, к тому же еще и философ - читал в городе курс по эстетике. Так что выручать районное руководство пришлось нам со Степаном Григорьевичем. Вспомнили вас, и, когда я сказал Щеглову, что вы что-то долго гуляете, Сергей Терентьевич стал защищать вас: "Ничего, говорит, пусть погуляют для пользы дела. Ургалова ведь писала тебе, что даром времени не теряет, ходит к своему профессору, в фундаменталке сидит. Ей это надо!" А потом заспорили об охоте, Щеглов вдруг как напустится на Ауканку за истребление белки, что бригадиру и крыть, как говорится, нечем. "Знаю твои штучки, Степан Григорьевич, без разбору белок стреляете, вплоть до самочек. Это вы товарища Шейкина цифрой плана удивляли, а нас с ним, - он указал на Костикова, хотя тот еще и не ахти какой таежник, - не удивите, дорогой! Вот наступит сезон, я тебе, Степан Григорьевич, наши русские секреты открою, они у папаши моего были, Терентия Карповича".
– "Давай, Серега, чего там!
– согласился Ауканка.
– Папашу твоего, однако, знаем, добрый был охотник!" Словом, друзья мои, обо всем в письме не расскажешь. Я уж и так слишком длинно расписался. Ждем вашего быстрейшего возвращения, потому что время на месте не стоит и кое-где на пригорках уже начинают резвиться изюбры и есть возможность получить билетик на одного-двух рогачей. Так что, Юрий, спеши к нам в компанию.

Ольга Игнатьевна, - писал дальше Алеша, - нашу новую больницу достроили. Палаты, как вы и хотели, выкрасили белой масляной краской, а панели - салатной. Харитон Федорович дал разрешение провести электричество от нового леспромхозовского движка, так что свет в нашей больнице будет. Часть оборудования из города пришла, но рефлекторов для операционной не прислали и хирургический набор тоже неполный. Может быть, удастся вам кое-что достать в Ленинграде, доставайте, по приезде за все по счету оплатят. Серьезных больных все это время не поступало. Правда, на прошлой неделе поступила ущемленная грыжа, так что мы ее с Катюшей расщемили. Катюша, как и в прошлый раз, отлично помогала мне. Она несомненно делает успехи! Что касается "струны", то я, признаться, из вашего письма ничего не понял, по-моему, раз есть струна, то она должна натягиваться, а то плохо будет играть... Конечно, от сильного натягивания может и лопнуть, но надо осторожно.

Ну вот, пожалуй, и все. Привет вам от всех наших агурцев, а от Сергея Терентьевича Щеглова - особенный. А. Берестов".

Не использовав до конца свой отпуск, Полозовы уехали в Агур, оставив Клавочку у Натальи Ивановны.

3

...Сергей Щеглов родился и вырос в Онгохте, в семье известного среди местных жителей таежного следопыта и тигролова. Отец его, Терентий Карпович, отслужив действительную в уссурийском стрелковом полку, не захотел возвращаться в родное село на Орловщине, откуда был призван, и решил остаться в крае, где земли, рек и лесов хоть отбавляй. В памяти русского солдата были живы картины страшного безземелья, недородов, беспросветной нищеты, долгих зимних вечеров при еловой лучине, худое, бородатое, вечно озабоченное лицо отца, полная хата ребятишек, которых не во что было обуть и одеть, - и твердое решение остаться в Приморье пришло как бы само собой. Кроме того, на станции Иман, где Терентию Карповичу часто приходилось бывать по роду службы, - тянули линию связи, приглянулась ему дочь путевого обходчика Татьяна, видная девушка с большими темно-карими глазами. Да и ей нравился Терентий - высокий, стройный, обходительный солдат, к тому же непьющий и некурящий. Последнее особенно льстило Татьяниному отцу, который был из староверов, не терпящих ни водки, ни табака. Получив свои бумаги об окончании срока службы, Терентий приехал на Иман, объявил путевому обходчику свое твердое решение жениться на Татьяне и, к радости своей, не получил отказа. Женившись, он четыре года проработал на этой же станции сперва телеграфистом, потом десятником-линейщиком, и, по мере того как протягивалась линия, за ней как бы следом шел и Терентий Щеглов с женой и сынишкой. Когда прибыл в Онгохту, в то время глухое таежное селенье, решил твердо обосноваться здесь. Первенец подрастал, жена была на сносях со вторым ребенком, да и долгая кочевка надоела. Хотелось поставить свой дом, благо лес под боком, завести хозяйство, чтобы было как у людей. Онгохта хоть и глухое место, однако вокруг красота: горы, тайга, река с двумя протоками, а за горным перевалом - море.

Когда Терентий Карпович обзавелся хозяйством, обжился, он стал вызывать с Орловщины свояков. Писал им, как о сказочном чуде, про тайгу, богатую зверем, про реки, куда заходит на нерест столько рыбы, что берешь ее запросто руками, про лебединые и прочие озера, такие чистые и прозрачные, что бросишь монету и видишь ее на самом дне. Так с годами в Онгохте образовалась целая улица Щегловых да Никоновых. Кроме русских, в Онгохте жили орочи трех малочисленных родов - Хутунка, Ауканка и Бяпалинка. Орочи приучили русских к охоте на пушного зверя, русские орочей - к огородничеству, которым те сроду не занимались. Впоследствии из новоселов сколотилась артель по отлову тигрят, за них и по тому времени хорошо платили.