Багульник
Шрифт:
– Не торопись, я сложу их сама как нужно!
– сказала Ольга, искоса глянув на его хмурое, замкнутое лицо.
– Не забудь на тумбочке деньги.
– У меня хватит денег, - пробормотал он.
– Я получил при расчете...
– Ты заедешь к маме?
– Возможно...
– нетвердо сказал он.
– Но у Клавочки буду часто...
– Я маме ничего не стану писать, - сказала она, глотая слезы. Пожалуйста, и ты ничего не говори ей, ладно? А лучше всего заезжай к маме, скажешь, что ты приехал в командировку...
– Если
– И, умоляю, перестань плакать. Ведь ты разлюбила меня!
– Да, Юра!
– сказала она, устало посмотрев на него.
– Но я ничего не могу с собой поделать. Лгать я не умею. Если бы я обманывала, я бы мучилась. Как ни тяжело, Юра, но правда всегда лучше. Если скрывать, мучиться, загонять болезнь внутрь, потом будет хуже.
– Видимо, так... Ведь ты хирург и лучше знаешь, когда приступить к операции...
– Юра, нельзя до бесконечности натягивать струну! Вот она и лопнула!
– Заменишь другой, - саркастически, почти с вызовом сказал он.
– Не жить же без музыки...
– Довольно глупо! Разве ты не знаешь, как я дорожила нашим счастьем... Я думала... я хотела, чтобы оно длилось вечно. А ты оборвал его даже не на середине, а в самом начале. Боже мой, что теперь будет с Клавочкой!
– воскликнула она, уронив тарелку, которая гулко ударилась ребром о пол и, не разбившись, покатилась в дальний угол.
В это время открылась дверь и вместе со струей морозного воздуха вошел Берестов.
– Вот молодец!
– обрадовался Юрий, протягивая ему руку.
– Алешка, будешь меня провожать?
– Юра, не уезжай!
– почти умоляюще сказал Берестов.
– Я не знаю, что у вас произошло. Но поверь, Юра, я искренне, от души желаю вам счастья. В последние дни мне больно было смотреть на Ольгу Игнатьевну, так она страдает... А если все это, Юра, из-за того, что мы с ней задержались в Сирени, то это, прости меня, глупо...
– Ладно, Алеша, не будем. Тут дело поважней Сирени, - оборвал его Юрий.
– Я еду в двадцать три двадцать. Захочешь меня проводить - приходи!
К ночи подул резкий ветер. Он свирепо накидывался на тайгу, сбрасывая с деревьев снег, кружил поземку, бился об оконные стекла, которые со звоном вздрагивали. На соседнем дворе жалобно скулили собаки. Когда Ольга с Юрием вышли из дома, тропинка, ведшая к станции, была уже заметена. Юрий, не задумываясь, пошел через пустырь. Ольга едва поспевала за ним. В полушубке, валенках, закутанной в пуховый платок, ей было нелегко идти по глубокому снегу против ветра. Местами ноги проваливались по колени в сугроб, и она останавливалась. А Юрий тем временем уходил все дальше, сгибаясь под тяжестью чемодана, который он нес на плече.
– Ну куда ты спешишь, Юра?
– кричала ему вдогонку Ольга. Но он, видимо, не слышал и продолжал идти.
До поезда оставались считанные минуты, когда к станционному фонарю подбежал Берестов.
– Прости, Юра, что не мог раньше!
– сказал
– Пустяки. Спасибо, что пришел!
– ответил Юрий, переведя взгляд на Ольгу.
Она стояла, прислонившись к фонарю, притихшая, молчаливая, с тревогой поглядывая в мглистую даль, откуда вот-вот должен был показаться поезд. За поворотом уже Дважды коротко прогудел паровоз. Через минуту оттуда ударила широкая полоса света, и почти сразу в густом белом облаке показалось огромное грохочущее чудище. Ольге стало страшно. Она испуганно отпрянула, но тут же опомнившись, кинулась к Юрию, упала ему на грудь и громко зарыдала.
– Прощай, Оля, прощай, моя милая!
– торопливо забормотал он, целуя ее в губы.
– Юра, заезжай к нашим, - отрываясь от него, сказала она.
– Сделай это ради Клавочки. Скажи ей, что мамочка скоро приедет за ней. И непременно пиши...
– Хорошо, Оля, напишу!
– пообещал он и, постояв мгновение в нерешительности, еще раз торопливо поцеловал ее и побежал к вагону, где его ожидал с чемоданом Берестов.
– Ну, Алеша, прощай и ты!
– сказал он, по-дружески обнимая его.
– Почему прощай?
– спросил Алеша.
– Разве мы больше не увидимся?
Юрий не ответил.
Схватив у Алеши чемодан, он забросил его в тамбур и, когда поезд тронулся, с подножки вагона крикнул:
– Оля, будь счастлива! Алеша, смотри за ней!
Берестов помахал рукой, а Ольга, прикрыв варежкой дрожащие губы, заплаканными глазами смотрела вслед поезду. Когда последний вагон скрылся в мглистом вихре, она с такой болью ощутила свое горькое одиночество, что из груди ее вырвался отчаянный крик:
– Алеша, где вы?
– Здесь я, Ольга Игнатьевна!
– ответил Берестов, подбегая к ней и беря под руку.
3
Назавтра Ольга не могла встать с постели. Болела голова. Саднило в горле. Измерила температуру и ужаснулась: тридцать девять. Приняв таблетку стрептоцида, опять заснула. Вскоре сквозь сон услышала, что кто-то на кухне хлопнул дверью. Это пришла Ефросинья Ивановна.
– Что с тобой, мамка?
– спросила сестра.
– Кажется, ангина!
– Это вчера прохватило тебя, наверно?
– Может быть, - неуверенно сказала Ольга.
– Я, однако, Алексея Константиновича пришлю!
– Не надо, Фросечка. Я ему напишу записку.
– А кушать чего надо тебе?
– Нет, только пить. Поставьте, Фросечка, чайник.
Ольга написала Берестову: "Алексей Константинович, я заболела. Кажется, ангина. Температура тридцать девять. Самочувствие сквернейшее. Отправьте с Фросей пенициллин. И, умоляю Вас, не смейте приходить! А если вздумаете прийти, обижусь! О. И.".
Через час Берестов отправил пенициллин и ответную записку: "Надо бы посмотреть Ваше горло, но не смею, раз не велите. Желаю здоровья. Пусть Фрося побудет с Вами, в больнице останется Катя. А. К.".