Балаган дьявола
Шрифт:
Своих родителей Инга не знала. Старый Август уверял, что её мать была артисткой цирка, а об отце он ничего не знал. По его скудным рассказам мать её прибилась к их балаганчику, когда была уже на последнем сроке беременности и разрешившись от неё, благополучно перешла в лучший мир, подарив этому миру прекрасную девочку, которую старик Август назвал Инга — в честь уже своей матери.
Те времена…. О, старый клоун всегда произносил словосочетание «те времена» с особым вкусом. «Те времена»! Когда он был молодой и имел немалый успех у женщин. Когда их балаганчик имел значительный успех у публики и здесь
У Инги имелись подозрения, что именно Август и является её настоящим отцом. Подозрения сии, впрочем, были не беспочвенными.
Инга несколько минут лежала на своей в меру жесткой постели и глядела в потолок. Она потянулась и встала. Наскоро умылась холодной водой и скинув одежду стала рассматривать себя в большое, старое и треснутое посередине, но всё ещё отражающее зеркало висящие на стене между большим барабаном, который больше не бил, потому— что кто— то сел на него и прорвал кожаную мембрану и старой вешалкой с костюмами из мадеполама и пикея.
Она была не высока ростом и светловолоса. Как утверждал Август точная копия своей матери.
Инга осмотрела свое молодое и красивое тело, ещё не знавшее мужской ласки. Красивые и очень сильные ноги. Руки с заметными очертаниями мускулов. Плоский живот и небольшой ямочкой пупка. Маленькие, аккуратные груди, подтянутые, увенчанные вишенками сосков.
Остриженные до плеч волосы цвета спелой пшеницы и зеленые глаза.
За тканевой перегородкой заворочался Август, и Инга неожиданно устыдилась своей наготы. Она уже ощущала себя женщиной. Она проворно натянула на себя трико черно— белого цвета и стала надевать баретки.
— Ох — хо — хо! — протяжно зевнул старый клоун. — Ой! …
— Доброе утро! — весело сказала Инга, хотя на душе у неё было совсем не до веселья. Денег не было не копья. Еды, впрочем, тоже. Снова целый день развлекать туповатую публику и подвергать свою жизнь опасности ходя по натянутой на высоте трехэтажного дома леске, чтобы принести домой жалкую горсточку медяков, на которые едва можно было бы купить кусок засохшего сыра и плохо пропеченную в середине булку хлеба.
Право слово, в такие моменты она завидовала шлюхам, которые за пару обслуженных мужчин получали больше, чем она за неделю. Впрочем, она ещё не так низко пала.
На подмостки она вышла ещё в восемь лет и с тех пор этот тяжелый труд был её смыслом жизни.
Она сама не знала, почему выбрала именно профессию канатоходки. Просто так совпало и всё. Хотя Август говорил, что совпадений не бывает.
— Будь осторожней сегодня! — произнес Август. Погладив её ласково по голове. Инга как всегда склонила голову и потянулась словно кошка, ждущая, когда её снова приласкают. Старик рассмеялся.
— Как всегда! — ответила она.
— Горожане нынче с ума сошли! Обвиняют нас в похищении детей и грозятся сжечь Квартал Артистов. И всё из— за этого Балагана Дьявола. — недовольно произнес старик.
— Я уверена, что это всё слухи… — начала было
— Не слухи. Балаган Дьявола существует. Я тогда был молод, когда видел его своими глазами. — Инга знала, что сейчас старик начнет рассказывать о «тех временах» и хотела было уже улизнуть под каким— нибудь благовидным предлогом, зачем бередить свою душу воспоминаниями, о временах, которые давно прошли? Август удержал её.
— Мне было столько сколько тебе сейчас. Это было в ночь на первое октября. Я был немного подвыпивши и возвращался со свидания с одной мамзелью из Квартала Шлюх. Да, я немного грешил в молодости, тем, что иногда посещал их милые сердцу учреждения и пользовался услугами женщин низкого поведения.
Прошло тридцать пять лет, но я помню ту ночь как будто это было вчера. Надо мной потом смеялись— мол чего с пьяных глаз— то не померещиться, но я готов поклясться могилой моего отца и моей матери, что это было также реальное, как то, что мы с тобой сейчас разговариваем.
Ночь была темна. Только луна своим бледным ликом освещала старую площадь Квартала Артистов. И посреди площади я увидел балаганчик.
Он был новый. Что уже необычно для наших мест. Я знал все балаганчики, которые стояли в нашем квартале. А этот, он какой— то чужой, не наш… Красивый такой. Только что выкрашенный в рыжий и черный цвета. Это меня как— то сразу цапануло. А ещё на его стенке я увидел изображение клоунской маски. Такие в Италии на карнавалах носят. Обычная клоунская маска, белая, в дурацком трехвостом колпаке с позвонцами.
Было в ней что — то, чего я испугался. Это звучит очень глупо— ведь я и сам клоун, чего мне клоунов — то бояться. Но я испугался. Этот клоун был злым. В его улыбке было что — то пугающее, будто не улыбка, а звериный оскал. Дьявольство какое — то.
И вдруг я увидел фигуру. Это была женщина. В трико медного цвета. В колпаке, как у клоуна на этом балаганчике. Она что— то несла. Я вмиг протрезвел. Она несла ребёнка. На руках. Маленького такого.
Я подумал, может сын её. Но что — то мне изнутри подсказало. Словно чей голос. Я, о Боже, я чуть не обмочился от страха тогда.
Это был не её ребёнок. Она подошла к балагану. И дверь распахнулась, беззвучно, а оттуда шел свет. Он был кроваво — красный. И я увидел руки. Они тянулись прямо из балагана. Из дверного проема. Они были слишком большие и длинные. Гротескные. Всё, этот поганый балаган, эта женщина, эти руки — всё какое — то неестественное. Ненастоящее. Но реальное.
И эти руки, они приняли ребёнка. Я что — то крикнул, должно быть «эй», или что — то в этом роде. Этого я не припоминаю. И она, эта дьяволица в человеческом обличье обернулась. На лице у неё была маска. Я сделал шаг к ней, а она взяла и сняла её.
Старик неожиданно смолк.
— И что? … — спросила Инга. — Что было дальше?
— Дальше… Дальше… — старик крупно заморгал. — Я упал в обморок. Понятия не имею, что там было под этой поганой маской. Но я просто упал в обморок. Не зная уж сколько, я пролежал в отключке, десять минут или два часа. Но когда очухался — они просто исчезли. Только луна по— прежнему таращилась на нас грешных со своих небес.
Старик мелко жевал губами. Инга странно смотрела на него и думала: «старик — то совсем плох».