"Баламуты"
Шрифт:
Купи себе что-нибудь, - мягко сказал он.
– Спасибо, сынок. Не надо бы!
И вдруг припала к его груди и молча затряслась в рыданиях.
– Ой, сынок! Ой, кровиночка моя!
И получалось вдруг, что не он мать жалеет, а она его. И это поразило его. Поезд тронулся, и он поспешил выскочить из вагона. Некоторое время все шли рядом с вагоном и махали руками. Екатерина Акимовна в ответ тоже махала рукой и вытирала слезы ладонью. Поезд набирал скорость, и провожающие постепенно отставали.
Домой шли растроганные, со сладким чувством всепрощения. У Лены
Татьяна Юрьевна эгоистично радовалась, что Саша с Леной остались опять вдвоем. А Алешке было жалко бабушку, и он еле сдерживался, чтобы не зареветь.
Орёл,1983 г.
КАК ЗДОРОВЬЕ, БАТЯ?
Второй удар случился неожиданно, когда все уже, казалось, было позади, и ничто не предвещало рецидива. С самого утра Степан Иванович возился в саду: окапывал деревья, замазывал глиной стволы. Часов в двенадцать пришел младший сын Иван. О чем-то пошушукался с матерью и, когда сели за стол и выпили, стал подкатываться насчет денег на гарнитур. Лицо Степана Ивановича сразу пошло красными пятнами. Какое-то время он сдерживался и, стиснув зубы, молча слушал сына, тиская кисти своих больших рук. И не выдержал, взорвался:
– Денег?
Голос его вдруг осип.
– Денег тебе, выродку?
– Степан, ты что, господь с тобой!
– вступилась было за Ваньку мать, Прасковья Кузьминична.
– А-а, потатчица!
Он всем телом подался в сторону Прасковьи, задев край стола. Звякнула посуда, колокольно загудел чугунок.
А Степан Иванович кричал уже в голос:
– Избаловала?..`Ты потакаешь! `Ты приваживаешь! Мало того, что с участка всем пользуются - и картошкой и огурцами, так и засолку всю перетаскали. Я что, не вижу, как ты тайком то помидоры, то компоты суешь? Без набитой сумки домой не уходят ... Одному дармоеду дом купили, "Москвича" отдал, этому тунеядцу коператив построили. И всё клянчат, клянчат! То сотню, то полсотни! Как в прорву! Я что, кую их, деньги-то? ... Заработай! ... Горбом!
Степан Иванович с силой ткнул себя в затылок. Прасковья Кузьминична, оглушенная обидой, зажав рот рукой, застыла у дверного косяка и, не мигая, молча смотрела на мужа.
Ванька, копия отца, такой же низкорослый, широкий в груди, с грубым, будто наспех вырубленным, лицом, вскочил из-за стола и стоял, зло поблескивая маленькими глазками с веками почти без ресниц, а желваки бегали по скулам.
– Ну, батя, ладно!
– выдавил он из себя.
– Попомнишь!
– Ах ты, сука!
– почти взвизгнул Степан Иванович.
– Угрожать? Батьке? ... Вот тебе деньги, паразит!
И Степан Иванович поднес крепко сложенный кукиш к самому носу сына. Тот смолчал, но в дверях, надевая плащ и не попадая
– С собой в гроб все не положишь!
И спохватился. Но отец уже сник и, сгорбившись, пошел в сад. Следом бросилась перепуганная мать и по дороге, отвесив сыну подзатыльник, прошипела со страшным лицом:
– Сдурел?!
Иван почувствовал, как что-то защекотало в груди и опустилось к животу, как бывает при быстром спуске на машине. И его до отказа наполнила щемящая тоска. Но гонор взял верх, и Иван, хорохорясь, крикнул, уходя:
– Счастливо оставаться! Ноги моей у вас больше не будет.
Прасковья Кузьминична нашла мужа в конце сада. Степан Иванович сидел на скамейке, которую сыновья, еще когда жили в семье, приволокли из привокзального сквера, и водил рукой по груди, как будто ему не хватало воздуха. Прасковья Кузьминична, предчувствуя беду, курицей забегала вокруг мужа и, не зная, чем помочь, и от жалости, и от обиды за мужа в бессилии заголосила, понося своих детей, и Ваньку и Кольку.
Степан Иванович хотел что-то сказать и вдруг стал ловить ртом воздух. Глаза выкатились, и он начал заваливаться на бок. Прасковья Кузъминична бросилась к мужу, чтобы помочь, но он уже, ничего не соображая, уцепился за нее рукой, увлекая за собой, и она, не дав упасть ему на землю, упала сама. Тут же поднялась и стала тормошить его, бестолково повторяя:
– Степан, а Степан! Степан! Ну, Степан!
Но внезапно ее как током поразило: "Он сейчас умрет", и она заорала не своим голосом, пугая соседей:
– Ой, люди! Ой, помогите! Степан умер!
Соседи сбегались и не знали, чем помочь. Кто-то стал неумело делать искусственное дыхание. Бабушка Кондратьевна, из дома напротив, посоветовала бить палкой по пяткам. Догадались вызвать скорую помощь...
Положили его в то же отделение, и по воле случая попал он в ту же палату, где лежал в первый раз.
Из старожилов, помнивших Степана Ивановича, в палате остался один - Сергей Матвеевич, старшина-сверхсрочник из Новокузнецка. Сняли его с поезда с приступом радикулита, когда он ехал в отпуск в Сочи.
– Как же это ты, Степан Иванович?
– сокрушенно покачал головой Сергей Матвеевич, когда того привезли в палату.
Тот отвернулся к стенке, и Сергей Матвеевич, уже обращаясь к жене Степана Ивановича, сказал:
– Рановато его выписали, видно. Надо было еще полежать.
– Так вот же!
– заплакала Прасковья.
– Все спешил, домой хотел. И то, надоело в больнице-то. Считай, почти месяц провалялся.
– Ну, ничего, ничего, мамаша. Не надо расстраиваться. Монголы говорят: "хама угей" - все образуется.
– Хорошо, коли так!.. Как скрутило-то, что язык отнялся, - и попросила: - Ты, Сергей Матвеевич, присмотри за ним без меня, пока я домой сбегаю. Отнесу вещи, - объяснила она.
– Да соберу чего-нибудь поесть принести. Ему сейчас надо получше что.
– Не беспокойтесь, присмотрю, - Мы ж не турки какие-нибудь. Слава Богу, русские.
– Спасибо тебе, Сергей Матвеевич. Ты и тогда все с обхождением был ... Сам-то как? Лучше, нет?