"Баламуты"
Шрифт:
То ли по причине разговора с милицией, то ли по случаю хорошего куража, по домам разошлись рано. Только Ребров сидел за столом вдвоем с Кисляковым и сводил с ним мелкие счеты. Кисляков был трезв, но по своей природной тупости никак не хотел уступать и цеплялся хуже пьяного за каждое слово. Ребров скрипел зубами, делал страшные глаза, и даже брал Кислякова за грудки, но ударить рука не поднималась. Кисляков это понимал, но ему доставляло удовольствие ощущать себя на грани мордобоя, и он с каким-то садистским наслаждением лез на рожон, подзуживая Реброва. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы Кислякова не увела дочка, вредная и злая
Толик Качко вставал обычно в шесть. В выходные - на час позже, но не изменял давно заведенному правилу. Делал небольшую, но изматывающую пробежку по рву, что находился сразу за домами, поднимаясь и опускаясь по многочисленным веревочкам тропинок, пересекая его вдоль и поперек.
– Можно бегать, - объяснил как-то Сашка Рябушкин.
– На работе ни хрена не делает, на заднице сидит. А тут у станка набьешься - жрать не хочется, не только козлом прыгать.
После пробежки Толик мылся до пояса холодной водой, потом завтракал и шел на работу.
Воскресенье было исключением, и Качко, пофыркав под умывальником, драил махровым полотенцем кожу, отчего она наливалась кровью, и он становился похожим на клопа, и мурлыкал под нос какой-то модный мотивчик, предвкушая удовольствие посидеть над кляссером и поколдовать над своими марками. Жена уже возилась на кухне, а Кешка еще тихонько посапывал носом в некрепком утреннем сне.
И в это время появились Савковы.
– Вот, привела своего дурака, - волнуясь и пряча неловкость за развязанный тон, сказала Катерина и будто "дураком" поставила стенку между собой и мужем.
– Сайчас оденусь, - буркнул Толик и позвал: - Юль, выйди, тут пришли.
Из кухни вышла Юлия.
– Юленька, Христом Богом прошу, простите моего паразита,- стала причитать Катерина.
– Все водка проклятая. Разве трезвый-то стал бы с топором гоняться? Вот сегодня, проспался, да как узнал - сам стал не свой, идем, говорит прощения просить.
"Врет!
– подумал Толик.
– Сама привела".
Пашка молча томился за Катькиной спиной. Лицо опухло, посерело, а веки тяжело плавали по залитым глазам, отражающим всю гамму человеческих страданий.
– Знаешь что, Катерина! Он не маленький ребенок, и за свои поступки должен отвечать. Пьяный был, не пьяный. В глотку никто насильно не вливал.
– Мама!
– позвал Кешка.
– В общем, пусть сам решает как хочет, - махнула рукой Юлия и пошла к сыну. Из комнаты, заправляя на ходу рубашку, вышел Толик.
– Толик, золотце, - кинулась Катька теперь к Толику.
– Не подавай в милицию. Его ж, дурака, как пить дать, посадят.
– Во-во, теперь Толик золотце, - усмехнулся Толик.
– Мозгами шевелить нужно. А то, как что, глаза вылупит и за нож, да за топор. Люди мы, в конце концов, или кто?
– Ну ладно, ладно, кореш, - обиделся Пашка.
– Ша! Сказал, не буду - все. Завязано. Век свободы не видать, если брешу.
– Сказал, пить бросит, - то ли перевела, то ли подтвердила довольная Катерина и зашипела рассерженной кошкой: - Ну, смотри, оглоед, если не бросишь - сама заявлю, так и знай. Больше я с тобой, паразитом, мучиться не буду.
Пашка, стиснув зубы, молчал.
– Так что ж, Толенька, простишь, что-ли?
– Можешь не беспокоиться, никуда я заявлять не собираюсь ... А насчет простишь - это дело
– А ты меня не пугай, я в жизни пуганый, - стал закипать Пашка, но Катька ткнула его в бок и осадила разом:
– А ну-ка смолкни, тварь! Что обещал? А?
Пашка сник.
Савковы ушли, а Юлия возмущенно сказала:
– Вот мерзость! Как шкодить, так герой, а как ответ держать - хвост под лавку. Стоит с невинной мордой. Пить бросит... Зарекалась свинья ...
– Да ну их. Еще из-за Савковых нервы трепать. Давай-ка лучше завтракать, есть хочется.
Вечером Толик с Кешкой возились в сарае. Толик водил резцом по дереву, и под его руками постепенно оживала липовая плошка, которых у него было заготовлено впрок, постепенно превращаясь в еще нечеткий лик. Резчицкий инструмент у него был знатный. Полный набор стамесок с лезвиями различных профилей: плоские, косяки, пологие полукруглые, церазики с лезвиями в виде дуги круга, гейсмусы - угловые стамески, клюкарзы для глубокой резьбы. А кроме того, вся мелочь вроде линеек, угольников, ерунков, струбцин и прочих разметочных инструментов, без которых, в общем-то, и не обойтись. Увлекался Толик резьбой по дереву давно и дело это любил еще со школы, но времени у него на все не хватало, и часто начатая вещь подолгу валялась незаконченной, но иногда на него словно "находило", и он все дни после работы торчал в сарае или, если это было зимой, располагался на кухне и резал дерево. Сначала он отдавал предпочтение объемной резьбе, и у него скопилось много разных статуэток и жанровых композиций. Потом перешел на высокорельефную резьбу. Кухня украсилась красивыми тарелками, а зал - масками.
Теперь Толик работал над маской индейца. Он увлеченно колдовал над заготовкой, а Кешка не менее увлеченно забивал молотком гвозди в кусок доски.
В дверях показался Пашка Савков. Глаза его блестели, а морда разгладилась, словно блин на сковородке. Видно было, что он хорошо похмелился и находится в совершенно удовлетворенном расположении духа.
– Столярничаешь?
– поинтересовался Пашка.
– Столярничаю, - недружелюбно ответил Толик.
– А ты опять выпил?
Пашка обиженно запыхтел и какое-то время сдерживал себя, но вдруг взорвался.
– И что ты Скачков за человек? И что ты всё цепляешься?
– заговорил он в растяжку петушиным тенорком, почему-то делая упор на "ч" в слове "что". Глаза его сузились, голова втянулась в плечи, и он весь собрался точно перед прыжком.
– Ну, выпил, выпил. Бутылку портвейного. Гадом буду, - он ногтем большого пальца ковырнул передний зуб, вроде вырвал его, и провел ладонью по горлу.
– Так похмелиться надо было? Надо.
– Ты только не ругайся, здесь ребенок, - предупредил Толик.
Савков приложил палец к губам, и заговорил вдруг проникновенно:
– Я к тебе, кореш, со всей душой. Только ты непонятный какой-то. Мужики как мужики. И выпьют и поговорят. Опять же, "козла" забьют.
– И в морду дать могут, если что, - заметил Толик.
– Вот вишь, вишь? Опять ты с подковыркой. Ну и что, если и в морду? Обычное мужское дело. А вот ты все сам с собой. Забьешься в свою хату и сидишь книжки читаешь. Ну, это дело, предположим, нужное. А только и выпить с соседями нужно. И по душам поговорить. Нет в тебе этого понятия.