Балаустион

Конарев Сергей

Осведомителям спартанского царя удалось выяснить главную тайную цель начинающихся завтра переговоров. Две недели назад в Сикионе, главном городе Ахайи, состоялось секретное совещание иерархов союза, на котором присутствовал и Фульвий Нобилиор, бывший консул Республики, человек, представлявший в Греции волю великого Рима. Консул пообещал ахейцам, что употребит все свое влияние, чтобы склонить Спарту к вступлению в Ахейский союз. Идея эта пестовалась римлянами и македонцами уже очень давно, и только благодаря активному сопротивлению спартанцев Лакедемон до сих пор сохранял обособленное положение среди других пелопоннесских полисов. Роль миротворцев и покровителей Греции, которую

взяли на себя римляне, мешала им угрожать Спарте военной силой, однако политических попыток обуздать непокорный город воинов, загнать его в общие рамки ахейских законов и положений квириты не прекращали. И ныне, похоже, будет предпринята самая решительная из подобных попыток. Хватит ли сил противостоять этому натиску? Даже отец, искренне приветствовавший римлян как избавителей от варваров и внутреннего эллинского хаоса, был против того, чтобы древняя Спарта стала лишь одним из городов Ахейского союза. Еще бы, ведь при подобном раскладе лакедемонские цари теряли почти всякую власть, потому что военные силы городов союза подчинялись непосредственно верховному стратегу ахейцев.

Эвдамиду не улыбалось войти в историю царем, принявшим ярмо ахейцев на гордую дорийскую шею. Однако сейчас молодой царь был совсем не уверен, что ему удастся достаточно дипломатично, не рассорившись с римлянами, сохранить за городом прежнее особое положение. Слишком многие силы внутри самой Спарты, и в первую очередь партия проримски настроенного эфора Анталкида, всеми силами содействовали планам римлян.

За спиной тихо скрипнула открывшаяся дверь, вызвав холодную струю хлынувшего из открытого окна сквозняка. Эвдамид обернулся.

– Мать!

– Это я, сын. Не спишь, все думаешь?

Тимоклея была одета в белый шерстяной пеплос с наброшенным на голову капюшоном. Даже в этом капюшоне она едва доставала старшему сыну до плеча. Когда-то эфоры даже наложили штраф на молодого царя Агиса за то, что он женился на женщине столь маленького роста, которая «будет рожать не царей, а царьков». Время развеяло эти опасения: Эвдамид был среднего роста, а Леотихид, пошедший в рослого отца, перегнал брата почти на голову. Прошедшие годы почти не сказались на облике царицы, лишь несколько округлив ее фигуру, да украсив морщинками ее по-прежнему привлекательное лицо.

– Да, матушка, не спится, – Эвдамид снова отвернулся к окну.

– Заботы государства? – Теплая материнская ладонь опустилась на мощное предплечье царя. – Расскажи, сын, что тревожит тебя.

Спартанская царица, прожившая три десятилетия с Агисом, которому даже враги не отказывали в недюжинном уме, была женщиной мудрой и дальновидной. Эвдамид зачастую делился с ней проблемами, которые ставила перед ним государственная деятельность, и ее советы, как правило, давали наилучшее решение вопроса. Вот и сейчас молодой царь без опаски рассказал матери о донесении сикионских шпионов и о раздумьях, которые терзали его по этому поводу.

– Клянусь великой Воительницей, положение действительно очень серьезное, сын, – высокий лоб царицы пересекла вертикальная морщинка. – И опасное в первую очередь для тебя, носящего царскую власть.

– Да, – со смешком отвечал Эвдамид, – временами я жалею, что несу эту ношу один. Так и подмывает порой позволить Эврипонтидам вернуть в город Павсания. Не сомневаюсь, что старый дурень немедленно взял бы на себя большую часть шишек, которые сыплются сейчас на меня.

– Не говори так, – в голосе Тимоклеи прозвучало мягкое осуждение. – Павсаний – страшный человек, и если он, не допусти этого боги, вернется в Спарту, то создаст для нас, дома Агиадов, настоящие проблемы, по сравнению

с которыми волнующие тебя теперь покажутся сущей чепухой. Ты ни в коем случае не должен позволять молодому Эврипонтиду мутить народ и пытаться отменить постановление синедриона герусии.

– Хм, не очень-то он нуждается в моем разрешении, – проворчал царь. – Видела бы ты, мать, как уверенно и нагло он ведет себя в народном собрании, как выступает в суде…

– Так почему же ты не велишь номаргам схватить его? – спокойно спросила царица. – Почему, в конце концов, не вышлешь его из города?

– Ну, во-первых, ничего особенно противозаконного он не делает, – развел руками Эвдамид. – Может, и зарвался бы, но старые друзья Павсания строго следят, чтобы он не перегибал палку. А во-вторых, и это, клянусь Гераклом, самое неприятное, немалая часть народа поддерживает его.

– Народ глуп. Это скот, который требует умелого пастуха, – с легкой гримасой произнесла Тимоклея. – Граждан нужно содержать в такой же узде, как илотов. Любой гражданин Лакедемона прежде всего гоплит, а обязанность солдата – подчиняться своему командующему, то есть тебе, царь спартанский.

– Ах, если бы все было так просто, матушка, – хмыкнул Эвдамид. – И какие злые демоны придумали это слово – демократия… И, кроме всего, Пирра, Павсаниева сынка, поддерживают не только рядовые граждане, но и многие из старейшин-геронтов. Суд об имуществе Павсания мы уже практически проиграли. Если бы не выходка нашего малыша Леотихида, Эврипонтиды уже сегодня могли бы въезжать в заколоченный особняк Павсания.

– О, наш храбрый Львенок! Младший брат всегда будет твоим лучшим помощником, сын.

– Знаю, знаю, – Эвдамид поморщился: безоглядная любовь матери к младшему сыну всегда немного раздражала его. – Но в данных обстоятельствах мне, клянусь дубиной Геракла, требуется помощь кого-нибудь повесомее, чем мой молодой и горячий братец. Римляне вот-вот накинут мне хомут на шею и поволокут в ненавистную компанию ахейцев!

Тимоклея вздохнула, задумчиво сделала несколько шагов по комнате.

– Ах, как жаль, что твой отец ушел от нас. Агис… он бы придумал, как поступить. У него был талант выпутываться из сложных ситуаций. Иногда он находил самые неожиданные решения, заставлял служить своим интересам совершенно различных людей, порой даже принадлежащих к противостоящим лагерям.

– И что бы сделал отец на моем месте? – поднял голову Эвдамид. – Как бы он поступил? У кого искал помощи? У народа? У герусии? У Эврипонтидов?

– Пожалуй, у эфоров, – спокойно ответила Тимоклея, как будто не замечая вызывающего тона сына.

– Ха-ха-ха, у эфоров! – вырвался у царя нервный смех. Впрочем, он тут же взял себя в руки. – Наши эфоры, милая мать, это моя непреходящая головная боль. На кого из них можно положиться? Толстый боров Анталкид спит и видит, чтобы какой-нибудь римский чиновник получил в Спарте постоянное место жительства. Архелай, хоть и скрывает, мечтает о том же. Гиперид патологически не переносит людей, облеченных большей, чем у него, властью, и вообще он личность весьма сомнительная.

– И, кроме того, самый богатый человек в Спарте, – вставила мать. – А слухи о том, что творится за стенами его Красного дворца, доходят и до меня.

– Одним словом, последний человек, которому бы я доверился, – продолжал Эвдамид. – Скиф-Полемократ поглощен обрядами и прорицаниями, и ему, клянусь богами, абсолютно все равно, пусть даже Спартой станет управлять римский претор, лишь бы его не отвлекали от этих занятий. А Фебид настолько невзлюбил меня с тех пор, как я отправил его сына биться на арене, что смешно даже мечтать о каком-то сотрудничестве с его стороны.