Барби. Часть 1
Шрифт:
— Я бы с удовольствием с ней поболтал, госпожа ведьма, если бы только Вера Вариола фон Друденхаус соизволила навестить мою скромную контору, но едва ли смею на это надеяться. Насколько я знаю, она не так-то часто наведывается в Броккенбург.
— Уж если наведается, непременно заметите, — зловеще пообещала Барбаросса, — Хотя бы потому, что ваша контора превратится в пепелище, а ваша голова…
— Виноградная кисть, лопнувшая под железным колесом… Наш разговор начался с того, что вы упомянули правила чести вашего ковена, вот я и решился развить эту тему. Правила чести рода фон Друденхаусов делают вас его заложниками. Друденхаусы никогда не бросят свою игрушку. Может, уничтожат, но не бросят. Знаете, почему? Потому что они Друденхаусы. И этим уже довольно сказано.
— Я пришла сюда не за этим, — нетерпеливо сказала Барбаросса, — Я хотела бы…
Вельзер развалился на своем кресле,
— В германских землях числится тринадцать главных родов оберов, — произнес вельзер, не обратив на нее ровно никакого внимания, — Окровавленная узда, сухой хлеб, горячий туман… Конечно, мне не составит труда назвать их все — фон Вюрцбурги, фон Фульда, фон Триер, фон Брамберг, фон Эсслинген, фон Эльванген, фон Роттвейд, фон Деренбург, фон Мергентхейм, фон Роттенбург, фон Визинтейг, фон Друденхаус. Тринадцать блистательных родов, представители которых первыми склонили колени перед архивладыкой Белиалом, признав его власть. Тринадцать новых династий, воцарившихся в мире, в котором с пришествием Оффентурена все прежние владыки были низвергнуты или уничтожены. К этим тринадцати, конечно, мне следовало бы прибавить еще сорок шесть младших родов, именами которых я также вынужден засорять свою память, но пощажу вашу, а также пятьдесят три сомнительных рода, в причастности которых к оберскому племени есть основания усомниться. Слизь на детских губах. Иззубренный нож. Мертвая луна над ночным морем.
Мне похер, хотела было сказать Барбаросса, но вынуждена была сдержаться. Судя по тому, как ловко болтал этот хер с раздавленной всмятку головой, содержимое жестяного ведра состояло не только из собачьего корма, этот тип и верно мозгляк, каких поискать. Значит, может быть полезен сестрице Барби с ее бедой. Пожалуй, не стоит дерзить ему от порога. Может даже, стоит и выслушать, если он, конечно, не завелся трепаться на целый час.
— Что с того? — спросила она без всякой охоты.
— Что с того? — вельзер рассмеялся, и смех у него был дребезжащий — расколотые зубы и костяные осколки терлись о грубую сталь шлема, — Род Веры Вариолы — не просто самый древнейший из всех известных, он восходит к самому Оффентурену, вам это известно? К благословенному и проклятому тридцать второму году семнадцатого века!
Барбароссе не было это известно.
Есть люди, которые обожают копаться в старье, собирая в своих сундуках залежи лежалого тряпья и никчемного мусора — свечные огарки, отрезы давно испорченной ткани, какие-то никчемные бечевки, истлевшие галеты, сношенные башмаки, выдохшееся масло и списанные перья. Некоторым, которым и того мало, принимаются собирать старье иного рода, набивая сундуки истлевшими останками своих предков. Они доподлинно помнят своих пращуров — кто за кого вышел замуж, кто кого обрюхатил, кто кого родил, часами тренируются в изображении давно позабытых вензелей и с закрытыми глазами способны нарисовать древо своего рода вплоть до тех времен, когда Ад надоумил тупую пизду Еву съесть запретное яблочко…
Ей было плевать, куда там восходит род Веры Вариолы, как плевать и на то, что творилось на земле триста лет тому назад. Если Вера Вариола помнит своих никчемных предков до седьмого колена, вплоть до самого Оффентурена, пусть гордится этим. В ее родном Кверфурте довольно было и того, что знаешь, кто твой отец — да и на счет этого нередко имелись серьезные сомнения…
— И что? — осведомилась она грубовато.
— Сушеный послед и обломок устрицы! Наверняка вы не знаете и того, что предок госпожи Веры по материнской линии — Доротея фон Друденхаус, урожденная Флок. В тысяча шестьсот двадцать девятом году Доротея Флок, добропорядочная супруга и верная жена Георга Генриха Флока, была уличена в колдовстве и, несмотря на возражения мужа, бывшего магистратским советником, заключена тюрьму города Бамберга для особ, обвиняемых инквизицией. О, это была совершенно особенная тюрьма, совсем не похожая на те жалкие строения, что возводились обыкновенно для этой цели. Впоследствии она получила многие имена — Малефицхаус, Труденхаус, Хексенхаус — но прежде всего ее знали как Друденхаус, «Дом ночных духов». Она была возведена по проекту епископа Фёрнера, горячего в своей вере борца с ересью и я, пожалуй, не погрешу против истины, если скажу, что Друденхаус был произведением искусства германских мастеров, далеко превосходящим размахом и продуманностью прочие учреждения своей эпохи, тесную эссекскую «Клетку» и сырую салемскую «Дыру».
Возводил ее бамбергский князь-епископ фон Дорхейм, частично на деньги Бамберга, частично на свои
Охерительно внушительно, подумала Барбаросса, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. Чертов вельзер бьет своими цифрами что башмачник, загоняющий гвозди в подметку, так и рехнуться от всего этого можно…
— Было бы преступно, если бы подобное сооружение, столь дорого обошедшееся казне Бамберга и самому князю-епископу Дорхейму, простаивало бы без дела. В недолгие годы рассвета гостеприимством Друденхауса пользовалось до полутора сотен обвиненных в колдовстве особ обоих полов одновременно! Даже когда европейские монархи разожгли в восемнадцатом году пламя Четырнадцатилетней войны, «Дом ночных духов» не простаивал без работы. Вообразите себе, полчища ландскнехтов Мансфельда и рейтар Мориса Оранского сшибались с закованными в сталь порядками фон Валленштейна и Меландера, Магдебург и Штральзунд трепетали в агонии, над миром каждый день восходила кровавая заря, возвещая тысячи смертей, а Друденхаус выполнял свою работу кропотливо и неукоснительно, как большая мельница, перемалывая в своих внутренностях иной раз по сотне человек за месяц. Два-три в день, больше не было нужды. Каждый день на подворье Друдехауса зажигались костры, каждый день монахи, ругаясь и ворча, сгребали метлами жирную копоть в воды текущего рядом Регница[2]. Даже в Аду нас, германцев, боятся за наш гнев и уважают за наше упорство. Друденхаус работал с нечеловеческим упорством, госпожа ведьма. Настоящая фабрика, технически совершенная и безупречно работающая как часы работы демонолога Беккера с трудолюбивым демоном заточенным внутри. Князь-епископ Дорхейм должно быть смахивал слезу всякий раз, когда наблюдал за работой своего детища! Свернувшаяся кровь на холодном полу… Лента из грязного шелка…
Дьявол, подумала Барбаросса, изнывая от скуки, взялся трепаться, точно профессор из университета. В его язык словно вселился демон, наверно будет болтать даже если отрезать его нахрен…
Вельзер вдруг хихикнул и звук получился жуткий, будто кто-то раздавил тяжелым сабатоном[3] птичье яйцо.
— «Дом ночных духов»!.. Большинство его постояльцев соображали в ведьминском ремесле не больше, чем в игре на клавесине. В большинстве своем они были никчемными сельскими ворожеями, обвиненными в пособничестве Дьяволу за щепотку собранных на кладбище сухих трав да околевшую соседскую корову. Всей их силы не хватило бы даже для того, чтобы сообща вскипятить котелок воды!.. Жалкие создания, именуемые ведьмами, которых старина Друденхаус исправно превращал в сухую золу, а золу эту поутру сметали метлами в Регниц! Однако… Змеиная шкура на детской кроватке… Розовый шип, застрявший в юбке… Госпожа ведьма, вы на третьем круге обучения, а значит, успели познакомиться с основами алхимии, не так ли?
— Так, — неохотно отозвалась Барбаросса, надеясь, что ее ответ не приведет к дальнейшему словесному извержению словоохотливого хозяина, — Знаю немного.
Вельзер торжественно кивнул, будто получил подтверждение какому-то важному факту.
— Значит, вы наверняка знаете, как один невзрачный компонент может повлиять на течение реакции, превратив обычную похлебку в смертельный яд или заурядный декокт в чудодейственное зелье. Кроме того, знакомы с понятием катализатора. Одна капля из неприметного флакона может заставить содержимое котла клокотать, выплескиваясь и обваривая все живое. Дергающаяся тень в оконном створе, холодная сладкая земля…
Нечто подобное приключилось и в Бамберге одиннадцатого февраля тысяча шестьсот тридцать второго года, в разгар долгой и никчемной войны в разоренных германских землях. Только катализатор, превративший булькающее в котле варево в адскую смесь, состоял из двух частей, двух капель. Первая капля звалась князь-епископ Дорнхейм, про нее я уже говорил. Зодчий и повелитель «Дома ночных духов», его палач, судья и владыка в одном лице. Другая… Другая звалась Йиндржих Матиаш Турн-Вальсассина.
— Демон? — быстро спросила Барбаросса.