Барби. Часть 1
Шрифт:
На Кумштрассе Барбаросса наткнулась на передвижной «Кашпельтеатр»[7] — неказистую размалеванную будчонку, за пестрыми кулисами которой большеголовый Кашперль в красном ночном колпаке лупил палкой сшитого из лоскутов Крокодила, а простодушный Зеппель с вырезанной из дерева головой тем временем сношал по-собачьи отчаянно сопротивляющуюся Принцессу, вызывая хихиканье немногочисленных зрителей. Никчемное развлечение для детворы. В ее родном Кверфурте «Кашпельтеатры» были получше. Пусть куклы там были паршивенькими, сшитыми из хрен знает какого тряпья, но их истории нагоняли жути и смешили, эти же были никчемны и просты, тошно смотреть. Она с трудом сдержалась, чтобы не запустить в будку пустой бутылкой.
На
На Купферштрассе кучка малолетних шлюх таскала друг друга за патлы, по-собачьи скалясь и рыча. Все обтрепанные, тощие, уличной серой масти, они не походили на будущих ведьм, они походили на выводок терзающих друг друга мелких хищников, трусливых и в то же время совершенно осатаневших от злости. Одна уже лежала поодаль, прижимая ладони к раскроенному пополам лицу, три других катались по мостовой, пытаясь удушить друг дружку своими никчемными удавками, сплетенными, верно, из каких-то шнурков. Барбаросса даже пожалела плевка в их сторону. Никчемные суки. Хорошо, если хоть одна из них доживет до второго круга, а если нет… Что ж, Броккенбург — большой и вечно голодный ублюдок, ему тоже надо утолять чем-то голод.
Фейстштрассе, Клебригштрассе, Свечной переулок… Барбаросса шла не оглядываясь, не чувствуя тяжести мешка на спине, однако ощущая неприятное утяжеление, выросшее где-то в подбрюшье. Платок, которым она обвязала обожженную ладонь, быстро высох, адская печать словно наполнилась горячей ртутью и отчаянно ныла. Вот бы засунуть ее в колодец, полный студеной воды… Или в снег…
Думай, безмозглая пизда, приказала она сама себе, хоть раз в жизни используй ту херню, что торчит у тебя на плечах вместо того, чтоб пускать в ход нож или кулаки. Если бы на твоем месте была Панди, она мгновенно бы прикинула, что к чему. У Панди был нюх, особенное чутье, которому учит некоторых удачливых сук только его величество Броккенбург, древнее чудовище, садист и мудрец.
Эта штука на ее руке… Возможно, ее подарили ей те две суки, что жались в «Хромой Шлюхе», очень уж странно они косились в ее сторону, а после ловко выскочили прочь, воспользовавшись ее смятением. Их лица казались ей смутно знакомыми, будто бы виденными когда-то, но не вблизи, как это бывает в драке, а издалека. Нет, они определенно не сшибались друг с другом, такие детали мерзавка-память нипочем бы не утаила. К тому же, они были младше нее — всего лишь никчемные «двойки». Может, она отделала их подругу? Оскорбила их ковен во время одной из своих прошлых выходок? В конце концов, им могли заплатить — в этом блядском городе очень у многих были счеты к сестрице Барби, счеты из числа тех, что нельзя загладить кружевным платком и извинениями. Но… Барбаросса вздохнула, потирая обожженную руку о бедро. Если это месть, то весьма странная и непонятно устроенная. Если эти херогрызки желали ей смерти, они могли бы подкараулить ее на выходе из «Хромой Шлюхи» и всадить в бок кинжал — по крайней мере, попытаться сделать это. Или бахнуть из пистолета в упор — тоже
Хлопок, страшный удар в лицо, сдирающий кожу с лица пороховой жар и… В следующий миг, открыв глаза, она увидела бы перед собой кипящие моря Геенны Огненной, зиккураты из черного металла, поднимающиеся на миллионы мейле, багровые облака из кислоты и прочее, от чего человеческий разум мгновенно сгорает, точно мотылек, угодивший под колпак лампы.
Возможно герцог Абигор, владыка ее души, позволил бы ей насладиться красотами Ада, прежде чем взять причитающееся ему — извивающую и визжащую от ужаса душу сестрицы Барби…
Барбаросса тяжело задышала, хоть и не мчалась бегом, как прежде.
Нет, херня. Эту штуку на руке едва ли оставил ей на память человек. Нравы в Броккенбурге просты и бесхитростны, только «бартиантки», мастерицы ткать кружево заговоров и интриг, склонны заниматься подобными вещами. Если бы ее хотели убить, подкараулив в миг ее слабости, то убили бы. Хоть там, в трактире, хоть на пути к Малому Замку. Те две шлюхи может и имели повод шпионить за ней, но явно не имели умысла испортить ей шкуру.
Если не они, значит…
Демон, подумала Барбаросса. Херов скучающий демон, пролетавший над Броккенбургом в своей невидимой колеснице с крыльями из октябрьского ветра, заприметивший в углу какого-то трактира уставшую ведьму с миской крольчатины. Настоящие властители Ада чураются ярмарочных фокусов, их сила, способная испепелять океаны и обращать целые континенты в ядовитую пыль, служит не для того, чтобы пугать простых смертных, но в свите архивладыки Белиала, властителя всех германских земель, имеются и шутники. Обычно это мелкие шаловливые духи, имеющие в адском царстве небольшой чин, не наделенные ни силой, ни властью. Эти бывают не прочь выкинуть какую-нибудь чертовски остроумную шутку, вот только чувство юмора у них скроено на свой, особенный, манер…
Дайдеринггус, мелкий адский барон, часто навещал Броккенбург, но обыкновенно в первую декаду июня, находя это время по какой-то причине наиболее удобным для визита. Когда срок приходил, горожане Броккенбурга по меньшей мере неделю старались не выходить без большой нужды из дома, а если выходили, расплескивали впереди себя из ведерка топленое масло — считалось, это может защитить от внимания адского вельможи, рыщущего по городу, чтобы разыграть одну из своих печально известных шуток.
В прошлом году он наткнулся на хромого Людвига, гонящего домой свое стадо из дюжины коров. Людвиг всегда пренебрежительно относился к шуткам адских владык, полагая, видимо, что уж его, хромого пастуха, эта напасть едва ли коснется. Но сеньор Дайдеринггус рассудил иначе. Мановения пальца хватило, чтобы несчастный Людвиг сросся со всеми своими коровами воедино, превратившись в чудовище о восьмидесяти двух ногах, ощетинившееся во все стороны рогами и мычащее так оглушительно, что способно было заглушить даже вопящие адскими голосами колокола Магдебурга.
В другой свой визит Дайдеринггус, пребывая, наверно, в благостном расположении духа, превратил все подковы в Броккенбурге в серебряные. Это был удачный год, многим принесший солидный барыш, до того солидный, что владелец старой скотобойни в низовьях, говорят, в один час сделался бароном. Предыдущих его визитов Барбаросса не застала, но слухи о них ходили самые разные, обыкновенно причудливые и чудовищные в равной степени.
Были кроме него и другие шутники, способные нагрянуть в Броккенбург в любой день, но обыкновенно не задерживающиеся в нем. Роднило их одно — шутки, которые они отпускали, обыкновенно запоминались надолго, иногда на несколько поколений вперед.