Баренцева весна

Мартиросян Оганес Григорьевич

– Надо купить масло и спички.

В супермаркете стояла тишина. Кинул в корзину чипсы. Возвращаясь из магазина, зацепил сумкой девушку. Девушка улыбнулась.

– Да вы же любите меня, просто боитесь признаться. У меня есть муж. Ни за что. Никогда. Вашей не буду женщиной.

Винсент, доставая сигарету из кармана, заметил белые пятна на ногтях.

– Будто бы облака. Но отсутствует солнце. Значит, должно взойти.

Мимо проходили люди.

– Они все не замечают меня по-особенному, не глядят и не видят, потому что они все знают, я великий художник, а величие как обвал, как тайфун, как землетрясение. Единственный выход – не видеть его, делать вид, что ничего не случилось, что

это не они лишились квартиры, машины и жизни. Но в конце концов не это имеет значение, а то, что в моей голове, именно в ней будет решаться судьба всего мира. Задача распространить свою голову на всю планету, захватить ее, окружить. Брать силой, а не просить. Избавить себя от равнодушия, от отсутствия женщин, от сигарет и от прошлого.

Так думал Винсент. Он прошел пятьдесят шагов, которые отсчитал. Квартира. Достал ключи. Войдя, громко хлопнул дверью.

– Больно, вы что, за что.

Крикнула женщина сверху. С пятого этажа. Поставил суп на плиту. Сел на стул, закурил. Щелкнул в пространстве пальцами.

– У меня такие глаза, что если на них появится ячмень, то из него можно будет сварить тонны пива. Напоить всю страну. Это программа минимум.

Винсент налил суп в тарелку. Достал черный хлеб. Поел. Включил телевизор. Взошли тучи над городом. Пробились ростки и достигли зрелости. Пошел дождь, будто урожай. На экране танцевали женщины. Черные и коричневые. Телевизор работал, приходил домой, ужинал, пил пиво, ложился на диван, включал телевизор, потягивал пиво и засыпал. То же самое решил сделать Винсент. Он разделся и лег. Глаза закрылись, как закрывается магазин, чтобы не впускать в себя покупателей. Больше не продавать. Мысли текли в океан.

– Сердца животных высушены до предела, их разумы свиты, они не ведают бога, который их сотворил, а исповедуют Дарвина.

Винсент не сумел заснуть. Он взял смартфон и начал читать рассказ. Немного постели, печенья, гвоздик, изумрудов, печени. Такое прочел на сайте, где проза, стихи и пьесы. За окном прогремел Камаз. Винсент вспомнил самую жестокую поэзию в мире. Автора он забыл. Там было о поцелуях, о розах, о танках, о хокку, о шпагах и о любви. Рифмы не было, потому что одно ухо отрезали. Пальцы, держа станок. А оставшееся представляло собой воронку, в которую втекал мир. Весь, целиком, совсем. Яркий, горячий, жесткий.

– Вот полночь, забившаяся под кровать, вот лица, похожие на разрезанный ананас, вот кожа, в которую одета Австралия. Горький песок, сладкий ветер. Надо писать пером, потому что письмо есть полет.

Винсент подумал о собаке, о солнце, о наушниках, о весне. Сел на кровати, почесав правое плечо.

– Сегодня я нарисую сознание, то есть церковь в Овере. По памяти, воскрешу. Давно забытое место, где я был ему родным. А самоубийство сделать сложней, чем ребенка. Хоть оба процесса схожи. И в том, и в другом случае зарождается новая жизнь.

Курица бегала по двору, мычала и хрюкала, пока не попала в суп. Израиль задрал штанины и перешел через лужу. Чтоб не запачкать ног. Винсент застыл и сел. После чего улыбнулся, приподнял кепку и послал воздушный поцелуй.

– Великим не может считаться писатель, если у него нет ни слова про космос.

Так думал Винсент, глядя на ночь. Звезды разворачивались в его голове. Он придавал им скорость. Они вращались, словно колеса. За рулем сидел он.

– Если бы девушки не старели, на них можно было бы жениться. А так девушка – это секс на один раз. Мое сумасшествие, что это. Это: дождь, хлеб, шляпа, санки, зима, тюрьма, вешалка, интернет. Это: подайте на пропитание, сигареты не будет, завтрак почти готов, в восемь часов футбол, я богаче всех людей на земле, я никогда не умру и мой труп расклюют вороны.

Винсент замолчал, заметив,

что говорит вслух. Он сидел в кресле, дымя бесконечной трубкой. Облака поднимались к люстре. Прятали белый свет. Телевизор показывал мир животных, где сильному нет пощады, Винсент смотрел на него и курил. Запах табака пробуждал в нем хищника. Он хотел мяса.

– Мои руки по локоть в закате. Моя кисть танцует лезгинку. Бумага – ее танцпол. Говорят, что я рисую поля, крестьян и деревья. Неправда. Я всегда рисовал львов, тигров, гиен. А сейчас я изображу Россию, мужика, который распахал ее плугом, не пощадив ни полевку, ни дуба, ни избы, ни читальни, ни Кремля, ни банка, ни Бентли. Я нарисую планету, а потом скомкаю картину и выкину. Так поступлю с землей. Не пощажу никого. Ни трактора, ни медведя, ни дерева, ни клуба, ни шопинг-центра. Ни гроба Сталина, ни девочки с шаром, ни киоска с газетами, ни лодки с закатным солнцем, ни дома-музея Пришвина.

Винсент раскрыл книгу. Начал читать Жизнь Клима Самгина. Про бизнесмена, который имел хороший доход, жену, дочь, любовницу, встречи с друзьями, дорогие виски, сигареты, походы в бильярд, клуб, кафе, ресторан и боулинг. Но больше всего ему нравились походы в самоубийство. Долгими осенними вечерами, когда хочется тепла и уюта, потому что спадает дождь. Там он зависал часами, медленно сидел в кресле, потягивал пиво, курил сигарету, листал газету и смотрел в камин. Суицид обволакивал его. Погружал в память и сон. Он еле выбирался из него, выходил на улицу, заводил шестисотый и уезжал домой. Чтобы согреть ладони между бедрами сонной жены. Винсент читал дальше. Про чемпионат России среди литературных журналов. Про первые и вторые места. Про лидерство Октября. В котором родился Ленин. Произвел революцию, выступил с горы Арарат, обмотал себя туалетной бумагой, став похожим на мумию, поджег ее и вознесся.

– Небо, крылатая птица, унеси меня далеко, будь орлом, мне нужна новая жизнь, только ты способно изменить ее, поместить меня в космос, в иное существование, или сбросить меня в Африке, положить меня в ней, оставить на пропитание львам и гиенам, превратить меня в мясо, ведь мы то, как нас видят, я устал быть среди людей, среди вишенок, тортов, яблок, груш, абрикосов, мои ноги нуждаются в футболе, а глаза в январе.

В дверь позвонили. Ван Гог отворил.

– Только сегодня в магазине Добро вы сможете приобрести холодильник, телевизор, компьютер по вдвое завышенной цене, спешите, мы ждем вас видеть.

Парень отдал листовку и исчез. Дверь за ним затворилась. Винсент поспешил в пустоту, состоящую из него, из стола, из кровати и шкафа. Там он залез в интернет и читал сообщения. Сегодня родился Бобби Уинстон, который станет известным художником и прославится на весь мир. Он нарисует кружку пива, ветку жимолости, сушеную рыбу и скатерть. Все это будет потом, а сейчас он возник. Вес его составляет три килограмма и сорок три грамма. Мать обнимает его и насыщает грудью. Люди не думают о будущем, потому рожают детей. Винсент взял телефон и позвонил в поликлинику.

– Хочу к патологоанатому записаться. На пятнадцать часов, во вторник. Хорошо, я приду.

– Приходите, мы ждем.

Бросил на кресло трубку.

– Не пойду. Надоело. Не поможет он мне. Ну опять назначит таблетки. Надоело. Нет слов.

Закурил сигарету, поплыл. В голове закружились странные образы.

– Прекрати, скоро придет время, не надо взмахивать руками в воде, не надо писать картины, расслабься, время наведет порядок повсюду, все станет своим и привычным. Только смертное является нам родным. А то время ушло, камни, воды и люди перестали умирать. Это запрещено. Смерть должна звучать изо всех динамиков, уши должны разрываться от них, разлетаться на части, на фрагменты, куски.