Баренцева весна
Шрифт:
– Оплачивайте за проезд.
– Я не слышу вас, я слушаю смерть. Я впитываю ее в себя. Я должен напиться ею. Скачать ее всю в себя. Чтобы меня разорвало от нее, а люди вышли на площади и ловили ее губами. Чтобы каждому досталась ее частица. А особенно детям. Они должны быть счастливы, пихать за щеку смерть, обсасывать ее и облизывать.
– Мама, хочу еще.
– На, дорогой, возьми мою смерть.
– Я не буду, сыта.
– Тебе еще расти и расти, она для тебя важней.
Винсент закурил еще.
– Я держу кисть, как лев в пасти жертву. Ватикан, вот мой путь. Самое маленькое государство
Поехал на улицу Моховую.
– Женщина, вы выходите?
– Выхожу.
– Не выходите.
– Зря вы так.
– Я не думаю.
Трамвай укатил вперед. Винсент шел, разглядывая прохожих. Они кутались в воздух. Головы людей носил ветер. Они катались по мостовой. Винсента заинтересовала вывеска киноподземелье, но он прошел мимо. Так он делал всегда. Настроение было приподнятым. Он получил письмо от столицы. В нем говорилось, что его картина Звездная ночь победила в конкурсе. Предлагалось поехать. Поезд через неделю. Тут он почувствовал нечто вроде тошноты. Что-то подступило к горлу. Он открыл рот и из него начали вылетать воробьи. За воробьями – голуби, за голубями – вороны. Они начали кружиться вокруг него. Поднялся смерч. Он перенес его через город. Винсент зажмурил глаза. Открыл он их снова в своей квартире. Звонил будильник, поставленный на двенадцать. Винсент встал, как рушится здание. Помылся и покурил. Сел рисовать портрет. Награждая щедрыми мазками картину.
– Значит, про конкурс приснилось.
Прошелся по комнате. Билет лежал на столе. Он написал Эми, та не ответила.
– И не ответит, зачем ей я, зачем ей провинция, если она в Ньюпорте, а жаль, могли бы выйти значения, могли бы увидеться, я бы нарисовал ей портрет, теплые расстояния, а здесь Урал и Сибирь, всегда что-то не то, холодные реки и небеса, закаты в восемь часов утра, но не имеет значения, если Иван Андреевич Крылов идет по моим следам, лижет их и целует, гладит их языком, потому что я не написал своей главной картины, центральной и основной. Когда я ее нарисую, то стану неуязвим. Мне не будут страшны старость, болезнь, убийца, зверь, нищета, дурдом.
Винсент перестал ходить по квартире, поставил чай на огонь. В дверь поступил звонок. Он распахнул ее. Никого. Ничего. Только грохот там, наверху, где разворачиваются радио, телевидение и интернет.
– Невозможно дышать, говорить, писать, слышать, чувствовать, видеть.
Он схватился за голову, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Что я здесь делаю, надо бросать все, садиться на поезд, на самолет, спешить и нестись отсюда, оставить за собой провинцию, потому что она мелкое воровство, мелкое деторождение, мелкие берега, мелкие деньги. Только небо огромно, из-за которого все мало.
Так прошла неделя, между рисованией и безумием, когда он зашел в вагон, положил чемодан
– Я каннибал, мне стыдно, греховно и совестно. Но в моей голове костер. Пламя, ждущее мясо. Ничего не поделать.
Винсент знал, что многие привычки люди унаследовали от зверей.
– Тяжело в этом царстве, где лев убивает львят. А ведь ничего от бога, точнее все от него.
Перед Винсентом открылась площадь и толпа. Люди стояли на коленях. Во весь голос они прославляли еду. Одежду, зарплату, выпивку. Осанна летела ввысь и падала камнем с неба. Гробами, горами, глыбами. Винсент перешел людей, пошел по дороге, углубившись в сквер. Там пили пиво готы, скины и эмо. Будто не было вражды между ними. Будто солнце это не лимон, апельсин, грейпфрут. Винсент шел, думая, что его ноги – это ножницы, которыми он нарезает воздух, разбрасывая его. Он миновал двух девушек. Девушка-соус и девушка-кетчуп прошли мимо него, смеясь и болтая. Через час он вернулся, раскрыл чемодан, достал книгу. Начал читать Бодлера. Ночного поэта, перешедшего вброд реку, полную крокодилов. Вышедшего ко львам.
– Я не знаю, зачем я читаю этого человека, эту операцию, которую он над собой совершил, извлек из себя сердце и мозг и поместил их в книгу. Он обманул природу. Выпотрошил себя ради цветов добра. Если учесть одно. Природа учит тому, что жизнь ничего не стоит. У человека из природы торчит только голова. Человек должен вытащить себя из нее за косичку. В этом весь смысл Мюнхгаузена.
Винсент отложил в сторону книгу. Подумал о пиве, о рыбе, о вишне, цветущей в мороз. Более ни о чем. Только об этих пунктах.
– Завтра вручат награду. Надо надеть костюм. Натереть щеки луком. Смазать ботинки жиром.
Утром он шел к зданию, указанному ему. Надо ли будет выступать с трибуны или нет, буду ли волноваться, сколько дадут мне денег.
Он толкнул дверь и вошел, никого в комнате не было, стояла пустота, ничего не было, только на стене висела картина. Винсент приблизился к ней. Она висела спиной. Перевернул ее. Работа Ивана Репина. Портрет Александра Третьего. Винсент хотел позвонить, узнать, что за шутка, но не стал.
– Мне же без разницы.
Он вышел и закурил.
– Теперь я пойду назад. Я обрушу арбузы на голову первого встречного, я погружу город во мрак, я забью его до смерти, спалю, разнесу, сотру.
Первой встречной оказалась девочка, попросившая у него пятьдесят рублей.
– Зачем тебе?
– Для подарка.
Он дал и пошел быстрей. Купил водки, выпил, накрылся, плевался и матерился, пинал свою жизнь назад. Забылся тяжелым сном. Спал долго и спал мучительно. Вскочил, поспешил на поезд, взглянул на часы, остыл.