Барин-Шабарин
Шрифт:
По словам Емельяна, я ранее и вовсе не заботился о том, что осталось после отца, а к оружию просто боялся подходить. А еще… Что вызывало подозрение у всех, но услышал я об этом только от бабы Марфы, я раньше периодически заикался. Сейчас, слава Богу, таково за мной не водится. И не заведётся.
Узнав, сколько стоит оружие и что из имеющегося можно продать, я приказал дюжину ружей, а также пять сабель сложить в сани, чтобы взять с собой. Что-то внутри умоляло не продавать больше. Наверное, каждому мужчине, который имел дело с оружием и относился к нему, как к другу, порой
Выгребали мы всё, что можно поудачней сбыть. Мало того, двух жеребцов, которых, по словам Емельяна, барин не продал бы даже если бы оказался без куска хлеба, я теперь вез с собой в Екатеринослав. Каждый такой жеребец стоил до трех сотен рублей. Конечно, продать за такую сумму не получится, но все же, триста пятьдесят рублей за двух коней выручить можно.
И теперь мы, наконец, въезжали в Екатеринослав. Как же хотелось найти что-то красивое, величественное, особенное в этом городе. Я ещё задолго ломал глаза, уставясь в горизонт, в неясные очертания поселения. Но увы… А еще говорили, что при новом губернаторе город расцветает, мол, Андрей Яковлевич Фабр вдохнул новую жизнь в город и во всю губернию. Именно так писали в том выпуске «Екатеринославских ведомостей», что мне довелось почитать.
Где эта жизнь и где новое дыхание? Разве что веяло изо рта дышавшего запойным перегаром. Впрочем, может, просто не успел? Все же только год у власти.
Несколько зданий, при подъезде к центру города были вполне себе ничего, в классическом стиле и явно недавно отстроенные. В основном же, так сказать, типичный частный сектор. На окраине глинобитные хаты, а дальше всё чаще встречались дома из кирпича, даже и двухэтажные. Что ж, что-то строилось.
— Прибыли, барин, — вымученно выдохнул Емельян.
— Веселее, Данилович! — подбодрил я своего управляющего и хлопнул его по плечу.
Несмотря на показной оптимизм, я только усилием воли не давал угнетенности заполнить сознание. Вокруг такая тоска, серость, темнота, и солнце село уже, как назло. Еще эта грязь по колено. И это я ещё не начал соображать в каких условиях нам придется жить.
— Завтра же пойду искать квартиру, доходный дом в городе есть, — правильно расценив мой скептический взгляд на гостиный двор, поспешил заверить меня Емельян.
— Смотря что по деньгам, — сказал я, будучи готовым к лишениям и даже к клопам.
— Как же ж? Не должно! Зараз в городе прознают, тут-то почитай живут только пятнадцать тысяч, не больше. Кто разговаривать станет, если остановиться надолго тут? — возмутился Емельян.
— Хороший понт дороже денег, — вырвалась у меня поговорка.
— Что, простите? — не понял моих слов управляющих.
— Ни-че-го… Иди договаривайся на всех, я спать. А тебе еще разгружать и установить дежурство, то бишь караул, у наших вещей, — сказал я и пошел внутрь то ли корчмы, то ли трактира, к которому примыкали номера для съема.
Откуда эта брезгливость появилась? Раньше ничего подобного я за собой не замечал. А тут… стол чуть грязный — и мне противно, есть
— Ты чего это? — спросил я у Прасковьи.
— Барин, горько мне, что вы ни разку, сколь ехали, так и не ущипнули даже, так я это… — Параска скинула с себя шубейку, а после и то немногое, что было под ней.
В тусклом свете единственной свечи, мне открылись женские прелести. Выдающиеся. А это томное дыхание и взгляд с поволокой…
— Нет, ну так же невозможно! — сказал я захмелевшим голосом, схватил девку за руку и притянул к себе.
«Почему и нет? Совершеннолетняя, вроде не больная, не требовательная, » — думал я, оправдывая свои действия.
А кровати тут хлипкие! Во всяком случае, мы поломали спальное место в первом же подходе. Так что после пришлось уже проявлять изобретательность, ведь кроме стола, также оказавшегося хлипким и не выдержавшего устроившуюся было на нем Параску, был лишь стул и шкаф.
А поутру мы начали работать. И первым делом я лично отправился в один из двух магазинов модной одежды в Екатеринославе. Это был единственный шанс, чтобы продать вещи матери. Первый-то магазин уже отказал в таком деле.
— Госпожа Тяпкина, ну к кому же я ещё могу пойти кроме как не к вам? Всем же известно, что именно вы являетесь лучшим специалистом в области моды на всю губернию.
— Как вы сказали, пистолистом? — недоуменно переспрашивала женщина за прилавком. — Вы обижаете, сударь, али я чего не поняла?
— Это слово означает, что вы лучшая. Я бы даже больше сказал — вы же эксперт, — я продолжал заливать елей в уши женщины.
— Я эксперд? Всё-то вы, сударь, пользуете незнакомые словеса. Надо же, я — эксперд, — Тяпкина улыбнулась.
Мадам Тяпкина была женщиной, как я понял, по местным меркам, весьма уважаемой и принадлежала к одной из немногих купеческих семей города. Молодая, но ушлая — это меня уже Емельян предупредил. Мой управляющий имел с купцами Тяпкиными сношения… чтобы превратно не звучало… отношения. Но какая же дама не любит, чтобы ей говорили комплименты. Правда, тут приходилось тяжело, ведь нельзя указывать на красоту или намекать на симпатию. Она замужем, только отпугну. Это вам не дама высшего света, с теми вполне можно фривольничать, а в купеческой среде нравы строгие.
— Ну будет вам, Алексей Петрович, словесами заграничными разбрасываться. Я дочка купеческая, да и замужняя за купцом, — не преминула уточнить своё семейное положение Тяпкина. — Скажите, а почему вы не обратились с вашим вопросом к купчихе Картазоновой?
Я всплеснул руками, состроил недоуменную мину на лице и театрально, словно играл спектакль-фарс, воскликнул:
— Ну как вы, госпожа Тяпкина, сравниваете себя с… хм… хм, — я устал хмыкать, пока купчиха сообразит, как именно оскорбить свою главную конкурентку.