Барин-Шабарин
Шрифт:
— Курвой этой? — наконец, сообразила Олимпия Степановна Тяпкина. — Прошу простить меня, господин Шабарин. Я имела ввиду иное и не желала оскорбить эту… Все сказанное останется между нами?
— Безусловно, мадам Тяпкина, — отвечал я, внутренне потирая ладони.
На самом деле конкурентка Тяпкиной была более прожжённой дамочкой, её ценник на все те товары, что я предлагал, был, мягко сказать, заниженным. Она даже не смотрела на те бирки, которые бабы в поместье с таким трепетом крепили к одежде.
Может быть, я совершил немалую ошибку,
Я ринулся было исправлять допущенный промах, но не удалось. Купчиха Картазонова была статная, в летах, ее нисколько не заинтересовал такой хлыщ как я (а для всех я так и выгляжу). Рядом с мадамой этой находился сынок размером с моего крепостного-телохранителя Петра. Нет, если надо было бы драться, то сынку бы не поздоровилось. Вопрос: надо ли!
Ну а красивые слова и прочие извивания ужом вокруг купчихи бесполезны. Она, может, и поддалась бы, но сын бдил.Вот и выходит, что нужно всё сбагрить через другую купчишку.
Лавка Тяпкиных только называлась лавкой. Я бы назвал бы это бутиком, и примерочные у неё в наличии и даже по отделам торговая площадь зонирована. В магазины работали две дамочки, которые, пыжились казаться воспитанными, жеманными, будто только вчера сбежали со Смольного института благородных девиц, Но для знающего человека подобное поведение выглядело, скорее, комичным. Когда начался серьезный разговор между мной и хозяйкой, дамочки ушли.
Впрочем, тут Шекспиров в оригинале не читают. Тут всё было будто подражанием. И что характерно, мне, например, было сложно определить, где идёт купчиха, а где выхаживает дворянка. Повадки похожие, говор с глухим «г-х» также повсеместен, наряды у женщин — в общем, не различишь. У всех одинаково устаревшее, наполеоновское.
Нет, туалеты моей матери были не таковы. Откуда я это узнал? Полдня я расспрашивал Прасковью, учинял сущий допрос Саломее. После узнал «экспертное» мнение жены управляющей Качки.
Но более остальных мне рассказала бабка Марфа. Вот уж где неугомонный организм! Это та самая бабка, которая меня уже успела отпеть, когда я валялся в снегу. Марфа выложила всё, как на духу и в таких выражениях, что хоть прямо после разговора отправляй ее на порку розгами.
Так вот, непутёвая маман тратила бешеные деньги на то, чтобы одеваться красиво, дорого-богато. Раз в год она обязательно посещала Одессу и там опустошала кошелёк отца, закупая все возможные рюшечки, платьишки, панталончики и иже с ними.
Как известно, Одесса — город портовый. Именно туда приходили, к примеру, многие вещи из Италии, а эту страну ещё долго считали второй после Франции законодательницей мод у нас, даже когда в Европе она сдавала свои позиции.
Так что теперь у меня были аргументы.
— Мадам, — я добавил в свой голос придыхания, некой таинственности. — Взгляните на эту бирку. Да, вот, пришита еще в Париже.
Олимпия Степановна покачала головой.
— Нет? Как жаль. Если бы вы не были замужем, я бы мог дать вам пару уроков французского, но будьте любезны, взгляните… — я взял какую-то шаль, нашел на ней бирку и показал ее.
Мадам Тяпкина, нахмурив брови, стала рассматривать надпись на дорогой ткани.
Мы пришили бирки почти к каждому платью, шарфику, шали, вуали и другим инструментам женской привлекательности. В шкафу я нашел небольшой отрез ткани, с поистине красивыми узорами, вышитыми золотой нитью, с переплетением с серебряной. Я приказал нещадно резать эту ткань и вышить на ней надписи, причём частично мы эту самую нить из ткани и достали.
Всеми швейными манипуляциями заведовала, к моему удивлению, Саломея, оказавшаяся очень даже мастеровитой рукодельницей. Такая у меня команда из баб: Саломея — рукодельница, Прасковья — рукоблудница, в том смысле, что её руки непригодны к достойным занятиям. Она даже умудрилась порвать золотую нить дважды, а ведь Парашу посадили лишь вытягивать нитку из ткани.
— Никогда подобного не видела, — хмурясь и щурясь так и сяк, отвечала купчиха Тяпкина. — Шитье это очень дорогое. Ума не приложу, зачем брать и делать подобные нашивки на платье. Вещи неплохие, не спорю, но явно уступают той ткани, из которой нашивка.
— Я знал, кому довериться и кто точно определит качество и цену товара! — воскликнул я, прихлопывая руками.
Между тем, модель поведения нужно менять. Я заметил, что игривое настроение у купчихи как-то улетучивается. Видимо, где встает вопрос денег, там финансовое ПВО сбивает всех амурчиков, летающих над головой жены купца. Да и мне самому надоело уже кривляться.
Олимпия Степановна указала на один из цветастых нарядов в красный горошек:
— Будьте любезны, сударь, вот это платье — десять рублей в базарный день, стоить более не может.
— Сто десять, — сказал я.
Тяпкина нахмурила брови и указала на другое платье:
— Семь рублей.
— Сто семь рублей, — вновь я не согласился с ценой.
— Господин Шабарин, если вы просто будете к любой цене прибавлять сто рублей, ценность вещи сама собой не вырастет, — нравоучительным тоном говорила купчиха.
— Я это понимаю. Но и вы, госпожа Тяпкина, не поняли того, что эта вещь, — я указал на лежащее между нами платье в красный горошек, — может стоить и десять рублей, и сто десять рублей. Эта стоит сто десять. Ну, у пусть семьдесят, я готов вам уступить даже так много, но не меньше.
— Странные у вас расчеты. Не может это платье стоить так дорого, — нахмурив брови, говорила Тяпкина.
Вот теперь верю! Сейчас передо мной точно купчиха, а не мещанка, пыжащаяся казаться дворянкой с образованием. Стоит Олимпия Степановна, руки в боки, чуть подалась вперед, лицо сосредоточенное, готовое к бою. А в за что происходят купеческие сражения? За прибыль, естественно.