Барочные жемчужины Новороссии

Greko

Я потянулся за чашкой. Взял неловко. Чуть не выронил. Чертыхнулся.

— Да успокойся ты уже! — рассмеялась Адаша.

«Вот и пойми, — думал я, — просто она мне говорит или догадывается о моих страхах! Вполне возможно. Я сейчас в таком состоянии, как открытая книга: читай — не хочу! Надо бы, действительно, успокоиться».

Сделал глоток.

— Ууу…! — выразил высокую оценку вкусу чая.

— Да, я хорошо завариваю чай! — Адаша восприняла комплимент, как должное. — Бабушка научила!

— Жива?

— Нет. Умерла три года назад. Но многому успела научить. Была вместо мамы.

— Прости,

а мама?

— Холера, — коротко объяснила страшную причину.

— Соболезную.

— Здесь это обычное дело… — Адаша задумалась. — Было, надеюсь.

«Это — бабушка надвое сказала, — подумал я про Адашино „надеюсь“. — Да, здесь, в этом городе, оставаться нельзя».

— Не нравится Марии Одесса? — либо Адаша хорошо читала мысли, либо я сейчас был, действительно, как открытая книга.

— Нет. Не нравится, — признался я, не скрывая своего удивления по поводу точности вопроса юной девушки.

— Это ей еще повезло… — Адаша усмехнулась. — Тут раньше такое творилось. Все эти болезни. Пыль, грязь. Саранча.

— Саранча?!

«Не город, а какое-то средоточие казней египетских!» — подумал я.

— Саранча, — спокойно подтвердила Адаша. — Помню однажды, я маленькой еще была. И мама еще была жива. Мы всей семьей пошли на приморский бульвар. Море все-таки. Запах другой. Да и красиво было на закат посмотреть. Там много народу собиралось. Все семьями. С едой. Долго сидели и после заката. И так все было хорошо. Взрослые сидят, о чем-то разговаривают. Мы, дети, тут же рядышком играем во что-то, бегаем счастливые. Море — спокойное-спокойное, тихое-тихое. И звук моря в тот вечер до сих пор помню: будто надеваешь шелковое платье на себя. И вообще все звуки помню: голоса взрослых, наши детские голоса, шум волн. И тут…

Адаша здесь остановилась, покачала головой, опять, наверное, удивляясь тому, как быстро все в тот вечер изменилось.

— Знаешь, это произошло в одну секунду. Никто ничего не успел понять. Как со свечкой. Стоит на столе. Горит. Видно все вокруг. А подошел, дунул на неё. Миг — и все уже в темноте, ничего не видно. Так и тогда. В один миг все наши голоса, шум моря — все накрыл какой-то непонятный, но уже неприятный и пугающий треск. Мы-то дети вообще ничего не поняли. Остановились, смотрим. Да что мы! Многие взрослые ничего еще не понимали. Тоже, как и мы, замерли, подняли головы вверх. Только были там люди, которые много лет уже жили, уже стакивались, знали. Тут же вскочили. Как заорут: саранча, саранча!

Адаша усмехнулась.

— А уже поздно было! Уже неба и звезд не было видно, так много их налетело. Тьма! И все сразу исчезло под ними! Не было уже земли под ногами! Только сплошное покрывало из саранчи. И она трещит крыльями так, что уже и криков людей не слышно. И она хрустит под ногами, потому что с каждым шагом ты давишь её, давишь…

Опять усмехнулась. Уже с горечью.

— А мы же дети! Даже обрадовались сначала. Бросились ловить этих тварей, представляешь?! А потом начали плакать. Если они всю землю собой накрыли за секунды, много ли им нужно было времени, чтобы и нас всех накрыть с головой… Папа подбежал, схватил меня, прижал к себе, еще и рукой прикрыл мне глаза. Но пока мы бежали до дома, я плакала в голос. Хорошо, что, уходя, мы закрыли все окна и двери в доме. Иначе даже не могу себе представить, как

бы мы с ними управились. Потому что они всю ночь бились в наши окна. Мы так и не смогли заснуть. На следующий день вообще не выходили на улицу. Потом рассказывали, что на следующую ночь они опять налетели на город. А в эту ночь был обещан фейерверк. Люди не удержались, вышли посмотреть.

Тут Адаша посмотрела на меня с улыбкой.

— И что? — мое нетерпение было понятно.

— Саранча потушила фейерверк! — как само собой разумеющееся сообщила мне Адаша.

…Мне требовалось время, чтобы переварить все события дня, да еще и украшенные такой «вишенкой», как рассказ Адаши про саранчу. Но эта мелкая бестия уже успела переключиться и, наверное, решила вернуться к изначальному плану на сегодняшний вечер.

— Опять испугался? — рассмеялась она.

Опомниться, впрочем, тоже не дала возможности. Неожиданно перегнулась через перила своего балкона, схватилась за перила моего.

— Адаша, Адаша! — я только успел вытянуть руку вперед, в надежде предупредить и остановить её.

Куда там? Она уже крепко держалась за мой балкон и уже переносила ноги со своего. Коза! Ну, как есть коза! Раз — и она уже стоит напротив меня, на моем балконе!

— Что ж ты такой пугливый?! — чертики в глазах, и тембр голоса перевела на боевой режим.

Надо было что-то срочно предпринимать.

— И этому тебя бабушка научила, Адаша? — нашел в себе силы усмехнуться.

— Нет, — Адаша чуть отступила. — И хватить называть меня Адаша! Будто я ребенок.

— А ты не ребенок? — я позволил себе издевку.

— Мне 16! — Адаша сообщила это с гордостью.

«Бог мой! — рассмеялся про себя. — Вот ты еще раз столкнулся с противоречием двух судеб, которые сейчас удерживаешь в своей руке. Для Косты и его времени, 16-летняя девушка — уже девушка на выданье. Еще пара-тройка лет и о ней будут говорить, как о старой деве! А для Спиридона 16-летняя девушка, это страшная, но справедливая статья и жесточайшее наказание в тюрьме. Но в этом вопросе я сейчас на стороне Спиридона. Так что: 'Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!»

— И как же мне тебя называть?

— Называй меня Кириа! — это уже был вызов.

«Милая, милая Адаша! Ребенок! У меня уже была царица. Настоящая. Ни с кем не сравнимая. И как бы я не хотел, но называть тебя Госпожой — не смогу».

— Адония! Давай, мы, все-таки, будем реалистами! — я улыбнулся. — Я буду называть тебя Микри Кириа! Маленькая госпожа! Или барышня по-русски, — чуть не сказал, «как в сказке Шварца».

— Ну, нет!

Я развел руками, что означало, на нет, и суда нет.

— Ну ладно! Называй меня Микри! Микри! — Адаша повторила еще раз, будто пробуя на вкус новое имя. — Мне нравится! И почему тебе так сложно называть меня Госпожой?!

По мере того, как я молчал и не отвечал на вопрос Микри, лицо её менялось. Она видела, как я задумался о чем-то своем, и как мне стало грустно от этих мыслей. Ей было 16 лет, но в том мире, в котором она жила, девушка в 16 лет уже могла распознать множество тончайших нюансов в переживаниях мужчины.

Я вздохнул, отвернулся. Любимейший поэт, как всегда, пришел на выручку. Начал читать, надеясь, что ее знаний русского хватит, чтобы понять простые слова Бродского: