Барочные жемчужины Новороссии
Шрифт:
— С чего такие мысли? Неужто и тебя Фонтон заморочил из-за происков Уркварта на Кавказе? У англичан армии сухопутной нет, чтоб нам угрозы строить. Одна болтовня да провокации. В прошлом году некий капитан Лайонс прорвался тайком на яхте в бухту Севастополя и произвел обмеры глубин. Задержали голубчика. Не ушел от нас. Ныне всех предупредили: будут к морским крепостям нашим на кораблях подходить — потопим!
И этому старому лису не хватает ума понять, что англичане неспроста зашевелились?! Как же вас сдвинуть с мёртвой точки? Неужто победа над Наполеоном ваш разум затмила?
—
Я взглянул по-новому на генеральские звезды на груди. Не только русские ордена, но и прусский Красный орел, и шведский Меч — сколько из них за боевые заслуги, а сколько — за предательство? Стоит ли его ткнуть носом в очевидную мне недооценку противника? Вряд ли он прислушается к моим словам. Снова нахалом окрестит, а то и похлеще.
Де Витт, нисколько не смущенный своей откровенностью, продолжал меня поучать:
— Вот Липранди молодцом себя в Париже показал. Мне Вигель рассказывал, что устраивал Ванечка пышные завтраки и обеды, столы ломились от фруктов прекрасных в окружении таких рож, что совестно и страшно было вступать в разговоры. Это его не я научил, а Видок, знаменитый парижский сыщик.
— Ваше сиятельство, я понимаю: без уголовников и контрабандистов, с которыми уже задружился в Одессе, в шпионском деле никак. Но женщины?..
— Агентурная работа и нравственная брезгливость — вещи несовместимые! Коли встал на этот путь, пройди по нему до конца. А отступишься, сам станешь виновником собственных несчастий. Теперь ступай. Вышло наше время.
Я не стал возвращаться в каюту. Там было тесно и душно. Не хотелось беспокоить Марию и Яниса. Устроился на палубе, где пассажирам, из числа страдающих морской болезнью,на баке до утренней побудки устроили несколько спальных мест.
Смотрел на звезды сквозь просветы в парусах и переваривал разговор с генералом от разведки. Не мог избавиться от чувства брезгливости. И удивления. Звездный генерал снизошел до повествования про свои подвиги. Наверное, накачивал меня как перспективного агента. Метода у него такая.
Метода и цельный граф? Можно сказать, маршал бронетанковых войск Российской империи XIX века. А как еще назвать шефа русской кавалерии? И Коста — мелкий прыщ. Не сопоставимо… Меня мучил этот вопрос… Этакий Берия на вершине могущества и мелкий «сексот» из турецкоподданных. Тьфу…
При свете от фонаря у сигнального колокола украдкой проверил подаренное портмоне. 300 рублей ассигнациями. Меньше 100 рублей серебром. Недорого же ценится голова англичанина у генералов. Контрабандисты пощедрее будут. Впрочем, дареному коню в зубы не смотрят. С этой мыслью и заснул.
… До Ялты шли почти сутки.
Уже утром, едва рассвело, показались крымские горы. Как миновали Фиолент, пошли и вовсе знакомые места, но такие пустынные, такие безлюдные… Лишь Алупку узнал по уже проступавшим сквозь густой лес привычным очертаниям
— Мерзкий человек, — поделился со мной Эдмонд, завершив беседу и раскланявшись с графом. — Предатель, казнокрад и безнравственная личность. Лишь в прошлом году расстался со своей гражданской женой-полькой, с которой жил не скрываясь. Красивая женщина, говорят. Каролина Собаньская. Что-то крутила в Варшаве после восстания, тем карьеру графа и погубила. Не помогли ему родственные связи ни с Нарышкиными, ни с Воронцовым.
— Они родственники? — удивился я, внутренне восхищаясь изворотливости Де Витта. Вот это прикрытие себе придумал старый интриган!
— Ольга — его родная сестра. Ее муж, Лев, кузен наместника Новороссии.
Рассказ Спенсера прервало появление странной процессии моряков. Торжественно, храня достоинство, на шканцы двигалась группа, к которой присоединялись боцманы и унтер-офицеры. Впереди выступал баталер, несущий широкий пузатый сосуд с носиком.
— Ендову, ендову несут! — загомонили матросы вокруг. — Время к обеду!
— Адмиральский час! — улыбнулся Спенсер. — Английская флотская традиция.
Процессия поднялась на шканцы. Все унтер-офицеры сдернули свои картузы и кивера. Встали полукругом. Перед ними на табурете, застеленным парусиной, установили ендову, прикрытую дубовой душечкой. Сверху поставили чарку объемом примерно в 150 грамм. Тут же по команде вахтенного офицера стоящие на шканцах засвистели в свои дудки.
— Соловьиная песня! — развеселились матросы. — Команда «к вину и обедать»!
Радостные трели стихли, как и разговоры на палубе. Баталер снял дощечку, передав чарку главному боцману. Тот подошел к ендове, зачерпнул и, подставив ладонь левой руки, чтобы не пролить ни капли, торжественно выпил.
Следом потянулись остальные. Сперва унтер-офицеры и боцманы, потом — матросы, чьи фамилии выкрикивал вахтенный, занося их в специальную книгу.
— Что вам наливают, братишка? — спросил я матроса, вытиравшего на ходу усы после того, как «причастился».
— Полынную! — ответил довольный моряк. — А бывает и анисовую!
Покончив с водкой, матросы дружно устремились на артиллерийскую палубу. Там уже расстелили между пушек парусину и расставили тарелки — одну на несколько матросов. Пришла пора флотского обеда — щей, мелко накрошенного отварного мяса, которое подавали отдельно, и каши на третью перемену.
О меню нижних чинов мне и Эдмонду любезно поведал какой-то обер-офицер, когда закончился послеобеденный отдых матросов и работа снова закипела.
— Смотри! Похоже, подходим к порту Ялты!
Да уж! Не предупреди меня Спенсер, не узнал бы. Знакомая дуга бухты, но ни пристаней, ни знаменитого променада, ни взбирающихся по горным кручам особняков и гостиниц. Лишь одинокий недостроенный каменный мол, порядка 30 каменных двухэтажных домиков, церковь на горе с пятью сверкающими новыми куполами необычной шестигранной формы и стая рыбацких лодок, вокруг стоящих на рейде кораблей. Вот и вся Ялта! Не город — городок[2].