Барочные жемчужины Новороссии
Шрифт:
Микри зарделась, положила письмо на стол. Вышла, столкнувшись в дверях со Спенсером. Эдмонд любезно раскланялся.
«Еще спрашивается, почему я уже вторую неделю обо всем этом думаю, как о водевиле!» — хмыкнул я про себя.
— Надеюсь, это рецепт того самого чая? — Спенсер кивнул на конверт, оставленный Микри на столе.
— Нет. Это письмо к её тетушке в Ялте. А рецепт, признаюсь, пока не выведал. Но узнаю обязательно. Какие новости?
— Я договорился с нашим консулом, он уступил мне свою каюту. Сам поедет на пароходе после. Тебе будет
Спенсер изложил новость с максимальным безразличием, полагая, что я все равно оценю его трюк, в котором он «вышвырнул» из каюты цельного консула!
— А сестра и племянник?
Спенсер не успел ответить. Вошла Микри с чашкой чая. Еще минута ушла на рассыпание Эдмонда в любезностях и восхваление напитка. Микри под конец не выдержала, опять зарделась, прыснула, ушла.
Спенсер сделал глоток.
— Нет, нет! Без рецепта этого чая я отсюда ни ногой, Коста! Запомни!
Я терпеливо ждал ответа на свой вопрос. Спенсер замялся.
— Увы! Здесь я бессилен. Пока бессилен. — Эдмонд сделал еще один глоток чая.
— Пока?
— Да, пока. Хорошая новость заключается в том, что речь не идет о том, что Мария — женщина, а корабль — военный корвет. Оказывается на «Ифигении» будет достаточно дам, чтобы забыть о суевериях. Плохая новость: корвет банально переполнен людьми. Проще говоря, физически нет ни одного места.
— Тогда почему «пока»?
— Потому что этот чай творит чудеса! У меня есть еще одна идея, — Спенсер быстро допил свою чашку и быстро исчез из комнаты.
Я спустился вниз. Таверна была переполнена.
— Что он так зачастил? — Мария спросила, переворачивая кусок мяса на сковородке. — Что-нибудь случилось? В первый раз его вижу таким взмыленным.
— Все в порядке, — успокоил я её, не решаясь говорить всей правды и надеясь на спенсеровское «пока». — Просто много всяких мелочей перед отъездом. И главная касается тебя, Микри!
— Ты о чём?
— Он пригрозил мне, что не уедет отсюда, пока не узнает рецепт бабушкиного чая!
— Если он не уедет, то и ты не уедешь? — Микри среагировала молниеносно.
— И я, и Мария.
— Заманчиво! — Микри улыбнулась. — Ладно. Потом напишу. А сейчас иди отсюда, не путайся под ногами. Видишь, что творится!
… Спенсер вернулся лишь на следующий день после завтрака. И уже не играл, когда попросту плюхнулся на стул. Было видно, насколько он обессилен.
— Знаешь, Коста, я даже не припомню, когда в последний раз я столько бегал и метался между разными местами и разными людьми. Может, давно, в раннем детстве. Да и то — не уверен.
— Зато я уверен, что вижу перед собой победителя! Нет? — я с надеждой смотрел на Эдмонда.
Он, все-таки, не удержался от того, чтобы не нагнать интриги. Потом смилостивился, улыбнулся.
— Ну, триумфальной я бы её не назвал… — Спенсер скромничал. — Но победа, да!
— Эдмонд! — я был, действительно, счастлив. — Но как?! Как на этот раз? Еще кого-то из высших чинов убедил отдать свою каюту?
—
— Просьбе? — я улыбнулся.
— Клянусь! — Спенсер торжественно поднял руку. — Более ничего не понадобилось. Хватило его любви к моему отечеству.
— Но почему ты не считаешь победу триумфальной? — я был удивлен. — Еще вчера никто из нас троих не был в числе пассажиров, а сейчас…
— Коста, ты имеешь представление о том, что такое каюта мичмана?
Я развел руками.
— Вот поэтому и не триумфальная, — вздохнул Спенсер. — Эту каюту трудно сравнить даже с закутком на чердаке…
— Эдмонд! — я остановил Спенсера. — Это такой пустяк, который не может тебя лишить заслуженного триумфа. Мы с Марией и племянником благодарны тебе настолько, что, поверь, не заметим и не обратим внимания на подобную мелочь!
Я протянул руку. Польщенный Спенсер прежде кивком поблагодарил меня за такую оценку его стараний, потом протянул свою и убежал.
«Ну, вот, еще одна глава заканчивается, еще один город», — выдохнул я. Вспомнил Микри и её «рано прощаться».
«На самом деле, вся эта беготня, стрельба, бритвы, кровь — события хоть и неприятные, и страшные, но их все равно можно пережить. А вот прощания оставляют несоизмеримо более глубокие и незаживающие раны. Спроси меня: что я помню про Стамбул? Все помню. А спроси меня, что больнее всего было для меня в Стамбуле? Прощание. Прощание с Маликой и Тиграном. Теперь, Микри на очереди. И ведь я знаю, что, наверное, впереди еще много стрельбы и беготни на грани жизни и смерти. Но это не так расстраивает, как знание о том, что будет еще много прощаний!»
…Утром Микри сначала расцеловала Яниса. Потом долго стояла в объятиях Марии. Сестра никак не могла остановиться, высказывая сквозь обильно льющиеся слезы, свои благодарности и пожелания всего и вся нашей спасительнице. Наконец, Мария оторвалась. Взяла Яниса за руку, отошла в сторону, чтобы не мешать нам. Микри тоже была в слезах. Но справилась. Всхлипнула, утерла их. Подошла ко мне. Протянула сложенный листок бумаги.
— Это рецепт!
Я кивнул.
— Микри…
— Коста, — Микри остановила меня. — Ничего сейчас не нужно говорить. И так все понятно. Эти долгие прощания… Только слезы лишние!
— Да, ты права!
Я обнял её.
— Прощай, Микри. Прощай, моя маленькая Госпожа!
Микри не удержалась, хохотнула.
— Почему — прощай?! Мы еще увидимся, Коста! Обязательно увидимся! — похлопала меня по спине. — Все! Иди!
Микри разомкнула объятия. Спокойно смотрела, пока я шел к своим. Помахала нам, когда тронулись дрожки.
«Вот, чертовка! — подумал я. — А она, ведь, уверена, что мы еще увидимся! С чего вдруг? Что ж… Будем посмотреть!»
А еще мне было интересно узнать другое: не моя ли записка к Проскурину стала причиной стипль-чеза для англичанина с лавровым венком в финале? Ну, очень интересно.