Барракуда

Лунина Татьяна

— Так можно далеко зайти.

— У каждого свой путь, и он отмерен не нами. Дальше не прошагаешь.

Она жалела о никому не нужной откровенности. Разве в состоянии понять этот умник, каково выживать одной среди волков, где каждый только и мечтает, как сожрать тебя с потрохами да при этом еще ласково скалится? Как трудно подниматься без поддержки и невозможно больно падать с высоты, а остальные — приличные умники — с восторгом наблюдают чужое падение, от души желая больше не подняться. Как все время приходится идти по краю, над пропастью во лжи и притворстве, отбрасывая не совесть — лишний груз, который мешает добраться до цели. Но она все равно доберется! Станет независимой и свободной,

чтобы самой диктовать, а не послушно расписывать собственную судьбу под чужую диктовку. Не уныло отрывать листки календаря, с тоскою ожидая старость, а жить в полную силу. Ошибаться, влезать в авантюры, рисковать, использовать, если надо, других — сражаться за свое место под этим чертовым, проклятым, холодным солнцем. И когда оно начнет, наконец, прогревать — вгрызаться намертво в землю, в любую глотку, изворачиваться, хитрить, ловчить, но не уступать ни пяди отвоеванного места. А скромность, совесть и стыдливость оставить другим, тем, кто не способен устоять без жалких подпорок. Но какими словами объяснить это тому, кто сидит сейчас рядом? Лицемерному благодетелю, самодовольному глупцу, который вместо реальной помощи пытается читать проповедь о морали. Кристина вздохнула и грустно посмотрела на моралиста.

— Извини, меня не туда занесло. Просто очень трудно быть одной, все проблемы приходится решать самостоятельно: и дома, и на работе. — Жигунов, похоже из тех, кто обожает слабых и беззащитных. Такие любят хлопать крыльями над беспомощной курицей. Рядом с бессильным, вообще, легко казаться сильным. — Тяжело справляться с одиночеством, Кирилл, — стыдливо призналась новоиспеченная «наседка», — когда в шкафу только твоя одежда, а в ванной одна зубная щетка. Когда некому открыть тебе дверь, а ты никому не скажешь «привет». Даже без ссор жизнь становится хреновой, уж лучше обижаться, чем поминать добром. Двое всегда знают, как помириться, а одной и самые умные слова ни к чему. Кому их скажешь? Окну да потолку — за одним все время ходят мимо, над другим по голове, и всем все до фонаря. Хоть помри — не заметят, — горько квохтала безутешная «клуша». На эстраду выползли запоздалые музыканты, но неуемная одиночка решила дорыдать до конца. — Когда дома пусто, а на работе густо, хочется чего-то нового, необычного, — бравые ребята достали, наконец, свои орудия и двинули залпом по ушам, — и тогда легко совершить ошибку, вляпаться, как ты говоришь, в дерьмо, — доверительно орала под музыкальную канонаду преемница Сычуга. Обалдевший зритель молчал, видно, переваривал спектакль. — Я постоянно виню себя в смерти мужа. Была бы тогда мудрее, не проявляла свой идиотский характер, может, и жил бы Женя сейчас, — выдала под занавес двуликая дебютантка. А Кристина с ужасом слушала весь этот бред, старательно запихивая совесть поглубже.

— Не казнись, ты ни в чем не виновата, — встрял в затишье размякший простак.

— А сейчас для нашего гостя из солнечной Грузии мы исполним песню «Сулико», — радостно возвестил солист.

— Послушай, Кирилл, поедем ко мне? Здесь невозможно разговаривать, просто лопаются барабанные перепонки.

— Я могилу милой иска-а-ал, — заныл в микрофон длинноволосый.

— Поехали! — Жигунов остановил пробегающего официанта. — Счет, пожалуйста.

В машине молчали. Только однажды притихшая пассажирка позволила себе робко спросить у водителя.

— А как теперь называется твоя должность, если не секрет?

— Секрета нет, — усмехнулся тот, — начальник отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.

Любопытная уважительно посмотрела на неподвижный профиль и заткнулась. Хотя интересовало еще очень многое.

Все уже было когда-то: мягкая парковка у подъезда, старческий скрип допотопного

лифта, ключ в замочной скважине, щелчок выключателя. Только тогда хозяйка не накидывалась так жадно на гостя, прямо у порога лихорадочно расстегивая пуговицы мужской рубашки.

— А дважды два — не всегда четыре, ты в курсе? — шепнула нетерпеливая в подставленное ухо…

Защищая свою жизнь, она уже чиркнула одного. Отбивая для себя место в этой жизни, готова перечиркать многих. И не важно, что при этом прольется: кровь или сперма.

— Я попытаюсь что-нибудь сделать, — сказал строгий законник спустя пару часов, принимая прощальный поцелуй у порога.

— Не создавай себе из-за меня лишних проблем, очень прошу.

Жигунов вздохнул и вышел за дверь.

* * *

— Алло, привет, сестренка!

— Мишка, ты сбрендил?! Кто звонит в такую рань? Да еще в выходной!

— Я, — радостно доложился Шалопаев, — у меня к тебе просьба, выручай. Ничего, если я сейчас подвалю?

— А у меня — пустой холодильник, и я еще даже не умывалась.

— Зубки почистить успеешь, не дрефь. Жратву прихвачу по пути, пока!

— Черт ушастый! — ругнулась Кристина вслед коротким гудкам. Надо бы рыжего нахала как-нибудь поставить на место, что за манера так беспардонно себя вести!

Горячий душ, чашка кофе, бутерброд и утренняя сигарета подняли настроение до вполне приличной отметки, и, когда радостно заколготился дверной звонок, гостя встречала почти довольная хозяйка.

— Привет, соня! Не злись, что разбудил, но много спать вредно, мешки под глазами будут.

— Хамишь?

— Боже упаси! — Мишка протопал в кухню, вывалил на стол консервы, сыр, коробку конфет, батон копченой колбасы, гроздь бананов и роскошные помидоры. Трогательным презентом притулилась сбоку соль, которую в последнее время днем с огнем не сыскать в пустых магазинах.

— Собрался дивизию кормить?

— Балованная ты, Криська, — укорил «интендант», — народ за сигаретами и зубной пастой в очередях давится, а ты нахально куришь «Вог» и от сыра с сервилатом нос воротишь.

— Вот и шел бы в народ, что ж ко мне-то приперся?

— Ты моя судьба, сестренка, мои крест и надежда, — деловито пояснил названый брат. — Кофе в этом доме есть? Я коньячок армянский надыбал, — и хвастливо ткнул пальцем в звездочки на этикетке.

— Ты же за рулем, Шалопаев. А если гаишник тормознет?

— Все мы человеки, Окалина, — философски заметил Мишка, — и каждый норовит для себя в этой жизни что-то урвать. Только одним достаются щепки, а другим бревна.

— К твоему берегу прибивает, конечно, бревна, — съехидничала одноклассница.

— Само собой, и ты мне можешь сегодня в этом здорово помочь.

— Каким Макаром?

— Крись, ты так и будешь пытать меня на голодный желудок? Я, между прочим, еще не хавал.

— Господи, и когда это существо перейдет на нормальный язык? — вздохнула редактор. — Мой руки.

Через полчаса сытый и довольный гость откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на хозяйку.

— Сестренка, позарез нужно, чтобы ты прошвырнулась со мной в одно место.

— Куда именно?

Михаил ответил не сразу. Задумчиво почесал нос, оглядел потолок и только потом уточнил.

— В кабак.

— А почему такая таинственность? Разве обед в ресторане уголовно наказуем?

— Ужин.

— Тем более.

— Понимаешь, это не совсем обычный кабак, — Шалопаев полез в карман, вытащил пачку «Мальборо», пошарил вокруг глазами. Хозяйка взяла с подоконника бронзовый башмак и сунула гостю под нос. — Класс! — одобрил Мишка пепельницу. — Откуда такая?