Барракуда

Лунина Татьяна

— А ты, как всегда, очень кстати! — расплылся в улыбке Осинский. — Что же, старый орел, не даешь летать молодежи?

— Как не даю? Ты «Взгляд» смотришь?

— Так то же мужички! Горячие, зубастые хищники, которые и нас с тобой разорвут, дай только повод. А зрителю хочется нежности, женской душевности и доброты. Чтобы осмотрела мир своим мудрым, всевидящим оком да поделилась с нами о превратностях сегодняшней жизни, — вкрадчивый голос журчал, как ручей, только непонятно было, чего в нем больше: песчинок или мутного

ила. — Я прав, Кристина?

Вопрос застал врасплох, но не вышиб мозги.

— В работе нет мужского или женского подхода, есть только профессиональный.

— Совершенно с вами согласен, — радостно закивал Осинский, — как говорят англичане, что соус для гусыни, то и для гусака. Но все-таки у женщины легче рука и сильнее интуиция. Не пересолит.

— Переперчит, — ухмыльнулся бог звуковой информации, — я это чертово «Пятое колесо» с его гусыней давно бы выбросил из эфира. Но не могу, — вздохнул, — иные нынче времена…

— Иные нравы, — радостно подхватил хозяин приема, — и мы за это еще скажем судьбе спасибо, — подмигнул он. — А сейчас, дорогие мои, вынужден вас покинуть. Развлекайтесь, угощайтесь, чувствуйте себя, как дома.

— Ефим Ефимович, — тронулась умом бесцеремонная гостья, — вы не согласились бы дать мне интервью? — Осинский с любопытством оглядел молодую нахалку: так, наверное, смотрит удав на жалкую лягушку перед тем, как заглотнуть. — Минут на пятнадцать-двадцать, — окончательно сбрендила «лягушка», в ней еще не пропал кураж.

— Интервью? — всерьез озадачился «удав»: столь прытко в глотку ему еще никто не скакал. — А почему бы и нет? С удовольствием! — и повелительно бросил Щукину. — Дашь мои координаты.

— А ты говоришь, летать не даю, — ухмыльнулся большой начальник.

Остаток вечера был смазан прозрением, которое скоро наступило. Она, точно, лишилась разума. Во-первых, кто ей даст эфир, а во-вторых, кому интересен этот Осинский? Не Ельцин же и уж, тем более, не Горбачев. Где-то мелькнул улыбкой Жигунов, что-то бубнил в ухо Щукин — ничего не видела, никого не слышала. Но говорить, конечно, придется, а вот что — об этом срочно стоило подумать.

У подъезда Анатоль протянул вдвое сложенный листок.

— Вот, — его басок неожиданно окрасился почтением.

— Что это?

— Телефоны Ефима Ефимовича, вы же сами просили.

— По-моему, просила не я, — разозлилась Кристина, — скорее, он велел вам дать их, — лицо очкарика застыло. — Извините, я не хотела обидеть.

— Все нормально, — низкий голос был подчеркнуто вежлив, — вас проводить дальше?

«Проводить, — хотела ответить дуреха, — да так далеко, чтобы никого из вас не видеть и не слышать. Никогда!»

— Нет, спасибо, — приветливо улыбнулась стеклам очков, — у нас безопасно. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — отозвался эхом равнодушный басок.

За дверью она поняла, что ее опрометчивое

уточнение было большой ошибкой.

* * *

— Можно?

— Заходи! — главред догадывался, о чем пойдет сейчас речь. Эта девочка оказалась большей пронырой, чем он ожидал. И хорошо, потому что в ее профессии такое качество — гарант успеха.

— Лев Осипович, — все заготовленный фразы вдруг разом выскочили из головы, и она экспромтом выдала, — я хочу взять интервью у Осинского, дайте пятнадцать минут эфира.

— Осинского, — наморщил лоб главный, — а кто он? — Талалаева забавляла эта игра. Лев отлично знал президента нового фонда, одного из крупнейших в стране — шустрого пройдоху-математика, который точно просчитывал свои ходы, скромного профессора, за последние полгода вдруг ставшего своим и среди тех, кто цеплялся за власть, и тех, кто ее вырывал. Об этом Осинском его уже с утра предупредили сверху. Остается только удивляться, как рядовой редактор запрыгнула туда, откуда будет больно падать.

— Осинский Ефим Ефимович, президент Фонда содействия перестройке.

— Ты с ним знакома?

— Да.

— И все о нем знаешь?

— Пока нет.

— Узнаешь — приходи, договорим, — и уткнулся в монитор. Чтоб служба медом не казалась, иногда не мешает и по носу новобранца щелкнуть, особенно, если очень прыткий.

«Новобранец» оказался не робкого десятка, и уже в тот же вечер накручивал телефонный диск.

— Привет, ушастый!

— Здорово, — привычное «сестренка» в ухо не влетело, и голос показался тусклым.

— Ты в порядке, Мишка?

— Да.

— Слушай, можешь мне раздобыть информацию об Осинском?

— Нет.

— Почему?

— Я про Дубльфима и сам все могу рассказать.

— Про кого?

— Дубльфим — так его кличет наша братва.

— Миш, я тебя умоляю, не вали все в кучу, а? При чем тут ваша братва?

Он — профессор, серьезный человек, президент фонда.

— Ага, — хмыкнул Михаил, — слепому хотелось бы видеть.

— Шалопаев, давай без выкрутасов! Ты его знаешь?

— Ну.

— Можешь ко мне приехать?

— Ну.

— Рыжий, да что с тобой сегодня?! У тебя кто-то мозги украл?

— Душу, — мрачно просветил обворованный.

— Короче, приедешь сейчас?

— Ну.

— О, Господи, — вздохнула она и положила трубку.

Так еще братца сестренка не баловала, обычно обходилась простой яичницей, в крайнем случае, омлетом или жареной картошкой, не забывая, конечно, выставлять на стол Мишкины деликатесы. Но сейчас расстаралась вовсю. Когда раздался дверной звонок, на выглаженной скатерти гостя ждал почти праздничный ужин: с золотистой корочкой курица из духовки, картошечка с укропом и овощной салат.