Барракуда

Лунина Татьяна

— Нет.

— Корецким завидовали многие: красивая, состоятельная, дружная пара с очаровательным сынишкой. Олег превозносил жену. Талантливая балерина, любимая ученица самой Улановой, танцевала в Большом Одетту, Жизель, Марию — муж обожал ее. У них была трехкомнатная квартира на Сивцевом Вражке и участок с домом в Малаховке. Дом простой, деревянный, по нынешним меркам скромный. Но просторный, в два этажа, очень солнечный, весь пронизан светом, как будто ангелы там гуляли, — Надежда Павловна встала, снова подошла к буфету, оглянулась.

— Нет, спасибо, — поняла молчаливый вопрос Кристина.

— Алена очень любила дачу и проводила в Малаховке семь месяцев в году, с ранней весны до глубокой осени. Она ведь в двадцать пять сломала ногу, и карьера кончилась. Олег

получил тогда отдел в министерстве, зарабатывал вполне прилично, его жена могла позволить себе заниматься только семьей. И она позволила, — Зорина поставила бокал на журнальный столик, потянулась к сигаретам, закурила. В ней появилась какая-то надломленность, о которой раньше и помыслить было невозможно. — Лучше б Аленка пошла работать кем угодно, — Надежда Павловна глубоко затянулась, — тогда, наверняка, осталась бы жива, — и замолчала.

— А что случилось? — Кристина начала уставать от непонятного напряжения и необъяснимой жалости к этой красивой женщине.

— У них в доме хранились ружья, много, целая коллекция. Олег очень ею гордился. Грабителей он не боялся, дом на охране, ценная коллекция не пряталась, выставлялась напоказ. А Аленка не любила бездельничать и ненавидела пыль. Иногда она отпускала домработницу, принималась наводить порядок сама. Нацепит фартук с оборочками и давай все драить, как юнга. Для нее уборка была забавой, — рассказчица повертела в руках почти пустой бокал, прищурилась, рассматривая донышко, сделала последний глоток, поставила на мягкий подлокотник. Надежда Павловна была сама, как балерина: прямая спина, вздернутый подбородок, застывшая улыбка и взгляд, устремленный перед собой в одну точку. — Уж не знаю как, но ружье выстрелило… Олег через год женился. Ходили слухи, что на своей любовнице. Я просила у него согласия взять ребенка к себе, он отдал сына своей матери, в Омск. А в семнадцать, после школы, Стасик приехал в Москву, поступил в Строгановку и жил четыре года у нас. Потом решил, что взрослый, стал снимать квартиру. Я люблю в нем двоих — мать и сына, — она протянула руку с сигаретой к пепельнице, бокал полетел на паркет и разбился. Хозяйка даже бровью не повела. — Вы, наверное, слушаете меня и думаете: зачем она мне все это рассказывает? Думаете?

— Нет, — соврала Кристина.

— Да, — улыбнулась Зорина. — Из вас никудышная актриса, вы не владеете лицом. Впрочем, эфир приучит к этому быстро. А говорю я, детка, с единственной целью: мне кажется, вы можете составить с моим крестником неплохую пару. Но прежде вам нужно многое о нем узнать. Знания не всегда печали, иногда они доставляют и радость, — она замолчала, словно не зная, стоит ли дальше продолжать. Видно, решила, что стоит. — Станислав скрытен, сдержан на слова, способен увлекаться и тогда его заносит, как мальчишку. К тому же он противоречив, избалован бабушкой и ранней славой, самоуверен, самолюбив, чрезвычайно раним, как все творческие личности. Впрочем, я вам Америку не открываю. Вы ведь были Ордынцевой.

— Но я не собираюсь быть Корецкой, — не выдержала Кристина. Надежда Павловна, кажется, превысила полномочия крестной матери и пыталась давать советы, о которых ее не просили. Неужели она пустилась в откровения по просьбе своего крестника?

— Не подумайте только, что Станислав просил об этом разговоре, — протелепатила архитекторша и шутливо ужаснулась, — Боже сохрани! Он забудет мой порог, если узнает, что я здесь наговорила. И простите, пожалуйста, детка, если что-то задело вас или показалось бесцеремонным. Однако внимание, с которым вы меня слушали, позволяет надеяться, что, — она запнулась, потом хитро улыбнулась и закончила, довольная собой, — что разоткровенничалась я не понапрасну.

— Спасибо за искренность, Надежда Павловна, но мне кажется, вы заблуждаетесь. Мы со Стасом просто друзья, — Кристина добросовестно таращилась в вино, пытаясь себя не выдать. С одной стороны, она здорово разозлилась на Зорину, которая лезла, куда не следует. С другой, была ей благодарна: чужие слова подтверждали собственные догадки и дарили надежды. Это было смешно и глупо, но с этим хотелось жить. — Нас связывает

только дружба, — ломала комедию обманщица, — надеюсь, надолго, было бы замечательно, если навсегда.

— Да-да, конечно, — рассеянно подыграла хозяйка. И слепой бы заметил, что она ничуть не поверила гостье.

— Не скучаете, девочки? — в гостиную вошел Зорин, за его спиной возвышался Стас. Архитектор был весел, бодр и сиял, как золотой зуб южанина.

— Надюша, организуй нам кофейку, а? С коньячком из твоего буфета.

— Нет-нет, — вмешался Стас, — не беспокойся, пожалуйста, мы уходим. У меня еще много работы.

— Вот так всегда, — вздохнула Надежда Павловна, — все на ходу, вечно сломя голову. Встретились — глазом моргнуть не успеешь, как разбежались. Ни поесть, ни поговорить, ни выпить.

— С тех пор, как человечество придумало спички, оно стало предаваться излишествам в еде и в питье, — Стас подошел к Зориной, чмокнул в подставленную щеку. — А жить нужно с пустым желудком и переполненной душой. Как Ван Гог!

— Сытый человек никогда не кинется отрезать себе ухо и не станет обижать друга, — с улыбкой возразила архитекторша. — К тому же, твой Винсент никого не любил, а жить нужно с любовью. Она и плоть веселит, и душу силой полнит.

— Сдаюсь, — поднял руки Стас, — ты, как всегда, права, крестная.

— Кстати, когда мы получим Надюшин портрет? — оживился супруг. — Ты обещал еще на прошлой неделе.

— Ищу алмазу достойную оправу, — отшутился художник. — А если серьезно, мне ребята обещали потрясающий багет. Так что пару-тройку дней придется подождать.

Их все-таки уговорили на кофе, который дополнился холодной курицей, салатом, коньяком, мороженым и дружеским трепом. Кристина разомлела: тепло, уютно, вкусно. Симпатия этой троицы друг к другу оказалась заразительной, и четвертая тихо радовалась, что притулилась около. Раздражение ушло, его причина казалась теперь надуманной и глупой. Надежда Павловна была искренна в своем монологе и желала добра. Если и переборщила слегка, то от чистого сердца. Кто станет винить мать в беспокойстве за сына? А что она души не чаяла в своем крестнике, было ясно, как Божий день, стоило только посмотреть на них вместе. Докторская дочка вспомнила своего отца, ей и сейчас его не хватало. Если честно, ей, вообще, не хватало рядом мужчины: его ласки, его силы, заботы, наконец. Надоело одной заводить будильник, принимать решения, защищаться, наступать, открывать холодильник с вечными консервами и засохшим хлебом в полиэтиленовом пакете. Хотелось, чтобы под боком кто-то сопел в подушку, подзывал к телефону, целовал у порога и желал удачи. Такое настроение, как сейчас, чести не делало, но оно иногда накатывало, и бороться с этим становилось все труднее. «Надо реже шастать по гостям, — подумала гостья, — а чаще торчать перед телевизором: наблюдать и запоминать, знать, как работают другие. Хорошее брать за образец, плохое отбрасывать. Тогда никакая ерунда в голову не полезет». Кристина досадливо почесала макушку: в последнее время под ней творилось что-то странное, возникали какие-то дикие образы. Например, черепная коробка представлялась не вместилищем разных полезных мыслей (или вредных, не важно), а дощатым замусоренным полом. Пол горбатился, скрипел, хламился всякой дрянью и вызывал сумасшедшее желание схватиться за веник или швабру. Ни того, ни другого под рукой не было, только безумная гонка по кругу: работа-дом-работа, где бегунья сатанела, принимая часть за целое.

— Кажется, мы утомили своей болтовней Кристину, — улыбнулась Зорина. — Эгоизм, конечно, не порок, но потворствовать ему не стоит. А мы ведем себя сейчас эгоистично.

— Что ты говоришь, Надюша? — изумился хозяин. — Мы так хорошо сидим!

— Хорошее тем и хорошо, что коротко, — поднялся гость. — Спасибо, но нам пора.

— Ну, что ж, — вздохнул Андрей Иванович, — дела пренебрежения не любят. Удачи вам, молодцы, что заглянули.

Всю дорогу Стас сосредоточенно морщил лоб и молчал, видно, обдумывал что-то. Ей бы тоже не мешало пораскинуть мозгами: по редакции прошел слушок о сокращении, и хотя причины волноваться не было, но кошки на душе скребли.