Барракуда

Лунина Татьяна

— Какая?

— Почту разношу, — невинно пояснила бывшая телевизионщица. И для ясности добавила. — Газеты, переводы, пенсию.

Трубка озадаченно заткнулась, потом прорезалась дельным предложением.

— Хорошо, сегодня среда, в понедельник, в десять жду. Постарайся за это время уладить свои почтовые дела и захвати трудовую книжку, — дальше — невнятная экспрессивная фраза и короткие гудки. Абонент белиберде довольно улыбнулся, протер полой банного халата серый аппарат и бережно опустил трубочку на рычаг.

* * *

Кристина Окалина

наслаждалась работой, как алкоголик — бутылкой: жадно, взахлеб, до дрожи. Дневала и ночевала в телецентре, завтракала в баре, обедала в столовой, про ужин часто забывала, забегала домой принять душ и рухнуть в постель, чтобы после куцего мертвого сна снова вскочить и мчаться обратно, — не понятное остальным, не нормальное существо, одурманенное своим желанным эфиром. Она превращалась в беспощадную хищницу, которая с голодухи могла изгрызть себя — не то, что других. Работать с Окалиной для многих становилось испытанием, но прошедшие его задирали нос и чувствовали себя избранными. С чьей-то легкой руки пошла мода на рыбий лексикон, который подхватила вся редакция: акула, щука, карась, подсечка, клев, улов. Почти каждый орыбился в свою чешую, а одна, самая приметная, утвердилась барракудой. Она была стайной рыбкой: не всплывала одна, не зарывалась отдельно в песок, не охотилась в одиночку. Но стая без вожака — сборище себе подобных, команда без лидера — просто компашка. Те же, кто гнал в эфир «новости», выступали сплоченной группой азартных, хватких, умных людей, где главной дружно признали свою барракуду.

Ловкие руки гримерши порхали над лицом, Кристина закрыла глаза и попыталась расслабиться.

— Открой глазки, — попросила Галина, — как же мы ресницы-то красить будем, рыбка моя?

— Извини, задумалась, — улыбнулась «рыбка».

Полгода прошло, а Корецкий так и не объявился: то ли выдерживал характер, то ли попросту вычеркнул врушу из жизни. Под чужими порхающими руками вспомнился вдруг давний разговор с архитекторшей. Надежда Павловна искренне обрадовалась тогда своей «детке», поила кофе, угощала тортом с коньяком, долго ходила вокруг да около, а потом вдруг выдала.

— Станислав любит вас, поверьте, он…

— Он обсуждает с крестной свои сердечные дела?

— Не надо так ершиться, дорогая, — мягко улыбнулась Зорина, — вы говорите с другом. Конечно, нет. Стас очень гордый человек, самолюбивый, не признает откровений. Но мне слова и не нужны, я слишком хорошо его знаю.

— Люди часто заблуждаются, полагая, что другого можно читать, как раскрытую книгу.

— Вы правы, но человека прочитываешь не глазами — сердцем. А любящее сердце — чтец превосходный. Впрочем, не мне вам говорить об этом. Женя был, ох, как не прост, однако же ту «книгу» вы прочли неплохо.

В памяти Кристины мелькнула голая задница Любани: чтец из нее никудышный.

— Я была тогда совсем девчонкой, — поболтала ложкой остывший кофе, — еле-еле складывала слоги.

— В этом не ваша вина, просто «текст» достался сложный. Подлить кофе?

— Нет, спасибо.

— И все же я пригласила вас, чтобы поговорить о настоящем, не о прошлом, — Надежда Павловна потянулась к сигаретам, щелкнула зажигалкой, затянулась. Курила она с изящной ленцой, слегка манерно, но ей это очень шло и придавало особый шарм. — Может, еще по глоточку?

— Спасибо, нет.

Хозяйка плеснула себе коньяку.

— Вы стали знаменитостью, знаете?

— Нет.

— Да, — обхватила ладонями пузатый бокал. — Вас, конечно, возьмут обратно, думаю, даже, наградят. Не

смотрите на меня такими глазами! Я не шучу.

— Простите, Надежда Павловна, но мне пора, завтра очень рано вставать.

— Минутку, всего два слова. Я просто хотела сказать, что горжусь вами, — она глотнула свой прогретый ладонями коньяк и продолжила нести ахинею, — от всего сердца желаю удачи. Но не могу не предупредить. Слава, Кристина, очень меняет людей, заслуженная — особенно. Она, как ни странно, часто делает человека жестким, даже циничным. Вы мне весьма симпатичны. В вас есть сила, напор, достоинство, мужество, честность. Будет обидно, если все это пойдет на продажу. Простите за прямоту, но я слишком хорошо знаю, как ненасытен успех. Чтобы его содержать, с молотка пускают и большее, — хозяйка поднялась, не спуская с гостьи внимательных глаз. — Надеюсь, вы меня поймете.

Надеждина надежда оправдалась, увы, наполовину. Кристину Окалину и впрямь наградили, даже дважды: за профессионализм — свои, за высокий профессионализм, оттененный честным исполнением журналистского долга, — чужие. Слава пришла, не приходил только тот, в чей нос особенно приятно было бы ткнуть успехом. Шалопаев «сестренкой» восхищался, лил постоянно елей, но иногда Кристина ловила на себе косой взгляд и замечала при этом открытый рот. Рыжий явно хотел высказаться, но, зная характер одноклассницы, затыкался и отводил глаза. Однажды все же не сдержался.

— Стас звонил, — равнодушно доложился как-то вечерком после третьей чашки чая, — из Германии.

— Поздравляю, — лениво отозвалась хозяйка и выразительно посмотрела на часы.

— Спасибо. Тебе, между прочим, привет.

— Спасибо, — так, на двух прохладных благодарностях закончился короткий диалог.

Прошел еще месяц. Расцвела сирень, появились тюльпаны. В Москве убили депутата. Да не кого-нибудь — босса Макароны. За неделю до громкого убийства Кристина случайно столкнулась с ней в баре.

— Привет, Окалина! — шутливо ткнули сзади в бок.

— Танюха! — обернувшись, изобразила радость соученица. Ведущая новостей собирала материал для фильма о путче и, хотя ей разрешили порыться в архивах КГБ, информации все равно не доставало. А через Макарону можно выйти на Верховный Совет, такими людьми разбрасываться не стоит. — Привет, мой хороший! Ты как здесь?

Танька сделала круглые глаза, приложила палец к губам.

— Попьем кофейку?

Времени было в обрез, но упускать помощницу депутата не хотелось, может, сам Бог послал эту дуреху навстречу. Макарова — болтушка известная, все про всех знает, выложит, как миленькая, любую информацию.

— Что за вопрос, сто лет не видались! Поскольку, Танюшка, ты у нас в гостях, я угощаю.

— Заметано! — обрадовалась та. Какой халявщицей была, такой и осталась.

За кофе Танька раскололась, что, наконец-то, отбила своего депутата у его безмозглой клуши, и совсем скоро собирается за охмуренного политика замуж. А потому с карьерой придется расстаться, после свадьбы молодая жена посвятит свою жизнь уходу за собственной персоной, мужем и домом.

— Представляешь, — возбужденно шептала удачливая соперница, — эта дура даже не красится! Ну, ты скажи, как при таком мужике можно не следить за собой?! Сидит в своей вшивой библиотеке, — язвительно ударила интонацией ни в чем не повинное «о», — делает пучочек на затылке и верит муженьку, как последняя идиотка. На таких даже злиться нельзя — только жалеть. И благодарить за наглядное пособие, как нельзя себя вести с мужиком.