Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
4
А поговорить им было о чем.
Сперва Зиновий рассказал, какую выучку прошел в Таганке у Майснера. Ивана Калужанина особенно заинтересовала затея начальника охранки Зубатова — создать массовую «истинно рабочую» организацию.
— Слыхали мы кое-что об этом, — сказал Иван Калужанин, выслушав подробный рассказ Зиновия о двух его «беседах» с полковником Зубатовым, — и догадывались, что к чему. Но у тебя, как
Потом Иван Калужанин стал знакомить Зиновия с положением дел в Москве.
Порадоваться было нечему. Зубатов не только изобретал новые методы для борьбы с революционным движением, но и старыми действовал весьма успешно.
Он значительно увеличил штат сотрудников «наружного наблюдения», иначе — филеров, и особенно штат «секретных сотрудников», иначе — провокаторов. Во всех рабочих кружках у Зубатова находились «глаза и уши». Денег на них казна не жалела. Филеры и провокаторы не оставались в долгу: провал следовал за провалом, арест за арестом.
От Калужанина Зиновий узнал, что пойди он, как собирался было, в воскресную школу в Сыромятники или во «Фруктовую торговлю», то сейчас беседовал бы не со старым товарищем, а скорее всего с Майснером, если не с самим полковником Зубатовым. На всех явках и в школе также сидели в засаде городовые и задерживали всех, кто бы там ни появлялся. Десятки самых активных членов «Рабочего союза» были выслежены и арестованы. Остальные ушли в подполье.
— Вот и мне пришлось бороду отрастить, — сказал, невесело усмехаясь, Иван. — Пока бог миловал, выручает борода. Не знаю, надолго ли…
— Так что же?.. — после невеселого молчания спросил наконец Зиновий. — Тем и заниматься, что бороды отращивать?
— Ну зачем уж так-то, — усмехнулся Иван Калужанин. — Борода, делу не помеха. Вижу, огорчил я тебя, однако кое-чем могу и повеселить. Я ведь теперь на прежней твоей должности: листовки разношу по заводам.
— Работает, значит, типография? — обрадовался Зиновий.
— Работает. Махонькая, правда, и на другом месте, во работает. Хочешь взглянуть на сегодняшнюю листовку? Нарочно для тебя сберег.
Зиновий только что не вырвал у него из рук листовку.
Боевая была листовка. Люди, которые писали ее, не пала духом, не склонились перед превосходящими силами врага.
«Наш Союз, насчитывающий своих членов почти на всех фабриках и заводах Москвы, не может быть разрушен никакими преследованиями и погромами, — с гордостью читал Зиновий. — Он пустил достаточно глубокие корни в рабочую массу, чтобы мочь смело и непрерывно продолжать свою деятельность».
— А ты говоришь, борода?.. — подмигнул Зиновию Иван Калужанин.
В дальнейшем разговоре выяснилось, что и сегодняшняя встреча не была случайной.
Особенно внимательно оставшиеся на воле следили за тем, чтобы никто, освободившись
Зиновий подтвердил, что в полную меру испытал это на своей шкуре.
— Мое главное дело сейчас, — сказал Иван Калужанин, — встречать тех, кто оттуда, и сберечь, чтобы снова туда не'угодили. А с тобой ошибочка вышла. Всего три дня как узнали, что ты вышел из Таганки. Но тут уж ты сам виноват.
— Я-то при чем? — удивился Зиновий.
— А при том. Вышел из тюрьмы, должен явиться в свой участок. Так положено. Из участка сообщат в полицейскую часть. А из части нам…
— Вам?!
— Нам. А ты не пугайся. Есть и у нас свои маленькие секреты. А ты в участок не явился.
— Нельзя мне в участок являться, — сказал Зиновий. — Никак нельзя. У меня срок жизни в Москве шибко короткий. Двадцать четыре часа.
— Понятно… Мы этого не знали… Словом, известно нам стало о твоем выходе из Таганки с большим опозданием. Как узнали, так и стал караулить тебя в трактире. Уверен был, прежде всего туда заглянешь.
— Куда же мне теперь? — спросил Зиновий Ивана Калужанина. — Хотел в подполье, на нелегальное, а, выходит, сейчас и приткнуться некуда…
— Некуда, — подтвердил Иван Калужанин. — И дорога тебе одна. В полицейский участок. Не маши руками. Сам посуди: парень ты приметный, бороду в один день не отрастишь, выследят тебя мигом. Уже и сейчас рыскают, ищут: ты ведь не явился после Таганки. А выследят тебя, за тобой и других засекут.
— Значит, в участок?
— Только так. Скажешь, болел. Вот-де выздоровел и явился.
Зиновий смотрел на Ивана Калужанина, как школьник на строгого учителя.
— Завтра же с утра отправляйся в участок, — строго сказал Иван Калужанин.
— А потом?
— А потом? Потом отправят тебя по этапу. Бывает, даже и спросят, куда бы хотел. Ежели так случится, попросись куда-нибудь недалеко от Москвы. Соображаешь?
— В Коломну. Туда попрошусь. Есть причина. Там, в Коломне, родился на свет божий.
— В Коломну, так в Коломну, — согласился Иван Калужанин. — А связь будешь держать со мной таким образом. Слушай и запоминай…
5
— Тебя когда выпустили с Таганки? — спросил писарь в полицейском участке.
— Две недели назад, ваше благородие, — почтительно и вместе с тем расторопно ответил Зиновий.
Он, конечно, знал, что никакое писарь не «благородие», но эту безубыточную форму взаимоотношений с полицейскими чинами Зиновий избрал раз и навсегда и твердо ее придерживался.
— А почему только сегодня явился? — спросил писарь, кивая в сторону висящего па степе отрывного календаря.