Бару Корморан, предательница
Шрифт:
Бару лукаво улыбнулась в ответ, словно говорила: «Удостоверилась в том, насколько я непреклонна и холодна?»
Эребог коснулась бока лошади Игуаке.
— Ты не взяла с собой ничего от солнца? Могу предложить запасной зонтик.
— Ты — прямо как бабка.
— Я и есть бабка.
— Да уж… бабка при куче глупых и нищих детей.
Бару прикусила язык, чтобы не расхохотаться. Коровья Княгиня не разменивалась на зонты — ее дружинники уже ставили шатер. Но Эребог беззаботно гнула свою линию:
— Может, и так. Надеюсь, хоть кто–то из них порадует
— Честная Рука. Говорить сейчас? — негромко спросил Дзиранси на ломаном иолинском.
На стахийском богатыре был нагрудник от его лат — стальное произведение искусства, какого не смог бы повторить никто в Ордвинне. Бару очень хотелось содрать его, как панцирь с краба, и забрать для пристального изучения. И Дзиранси был вполне достоин своего доспеха: дисциплинирован, сдержан, восхитительно немногословен — пусть даже причиной тому был языковой барьер.
А еще за ним угадывалась некая тайная сила.
— Идем, — сказала она и увлекла его подальше от княгинь, к полуразрушенной стене. — В чем дело?
Он устремил взгляд на запад. Глаза его были странно зелеными, как пламя горящего бария.
— Очень красиво. Совсем плоско. Хорошая земля. Я не видел такой. Дом Хуззахт вырублен в горах… — Он начертил пальцем в воздухе ступенчатую линию. — Водяные машины. Насыпные фермы.
Бару отважилась вспомнить пару–тройку стахечийских слов.
— Твой народ — идти юг? Торговать. Жениться. Земля теплее.
Подбородок Дзиранси задрожал: он тоже едва удерживался от смеха. Смутившись, Бару перешла на иолинский:
— Вы ведь хотите этого, не так ли?
— Я скажу, чего мы хотим, скоро. — Он оперся на древко копья. — Тогда я буду готов спросить. В правильном месте, под добрым камнем. Ответь мне: что будет с… — Он кивнул на запад, в сторону плодородных угодий Наяуру. — С плоской землей?
Проверив надежность древней каменной кладки, Бару оперлась на стену.
— Саперы Игуаке пойдут к Найу на восходе и пригрозят вскрыть плотины. Угроза уничтожения их владений заставит помещиков Наяуру подняться против тех, кто сохранил ей верность, и просить мира. Затем будет устроен брак одного из уцелевших детей Наяуру с кем–нибудь из наследников Игуаке, и Игуаке станет править Внутренними Землями. Владения вассалов Наяуру достанутся Эребог.
— Эребог… — Стахечийское имя легло на его язык ровно, будто кирпич в кладку. — Эребог задавала опасные вопросы. По–стахечийски, на языке Домов, без ордвиннского акцента. Она спрашивала о человеке, которого любила, — о повелителе клана.
— Что ты сказал ей?
Дзиранси попробовал кладку рукой в латной перчатке и нахмурился: ближайший к нему камень пошатнулся.
— Я не сказал ничего. Молчание — сила. Но я знаю, что он пал. Владыка Дома Юченис — он пал.
Драгоценные сведения! Бару вцепилась в возможность выяснить как можно больше.
— Он зашел слишком далеко?
— Он хотел связать свой дом с Эребог. Получить плоскую землю и стать королем. Но в нем не было нужды. А мы принимаем только тех королей, в которых есть нужда. — Дзиранси постучал по шаткому
— Король по Нужде послал тебя на юг, — выпалила Бару, но расспрашивать дальше стало невозможно. Игуаке и Эребог, спешившись, направлялись к ним.
Эребог рыкнула что–то по–стахечийски, и лицо Дзиранси замкнулось, превратилось в равнодушную маску.
Игуаке стащила с левого предплечья простой платиновый браслет.
— Руку, — велела она.
Бару подала ей правую руку. Игуаке надела браслет на ее запястье и двинула вверх — да так, что украшение врезалось в кожу.
— За то, что ты сделала с Наяуру, — произнесла Игуаке, не отпуская Бару. — Но твой подлый, бесчестный поступок принес мне то, к чему я стремилась, и это я ценю превыше всего другого. — Она повернула браслет, и он скользнул но влажной от пота коже Бару. — Думаешь, теперь ты станешь моей королевой?
Бару вспомнила, как она, отчаявшаяся простолюдинка, стояла перед Игуаке на коленях.
— Считаю, что я выиграю еще одну войну, — ответила она, гордо подняв голову.
— Без моей кавалерии ты не выиграешь даже состязания, кто дальше брызнет, — отмахнулась Игуаке, глядя на Дзиранси оценивающим взглядом. — Но в тебе играет странная сила, шакалиха. Через тебя снисходит дыхание Химу. Если получишь трон, помни о том, что я была голодна. И потому воспользовалась тобой, дабы убить Наяуру и взять все, на что я давно нацелилась. Сейчас я наелась до отвала. Держи меня в сытости, не то я проголодаюсь вновь.
Эребог закатила глаза.
— Послушай себя! Мычишь, как ненасытная дойная корова: «Крови! Земли!» У Наяуру хотя бы была мечта.
— Я хочу того же, что и Наяуру! — Голос Игуаке перехлестнул речь Бабки, как талые воды — плотину. — Я создам империю для моего народа. Я отомщу за пролитую кровь и отвоюю историю у пришлых из Фалькреста. А главная разница между мной и Наяуру в том, что она мертва, а я жива! Мои дети вымарают ее имя изо всех песен и всех родословных книг. И твое, Эребог, заодно — и это самое лучшее, на что ты, жалкая старуха, можешь надеяться.
Эребог расхохоталась и собралась было сказать какую–то старую мудрость, но Бару подняла руку, пресекая ее дальнейшие речи.
— Кое–что я ценю больше, чем твою кавалерию, Игуаке, — заявила Бару. — Твоя исключительная откровенность позволяет доверять тебе, княгиня.
Кавалерия Игуаке и фаланги Эребог шли по землям Наяуру тяжкой поступью. Помещики Наяуру, которым безумно хотелось восстановить покой и сохранить свое положение, перебили верных вассалов погибшей княгини, возвели на княжий стол одного из сыновей покойной повелительницы и запросили мира. Игуаке обещала выдать за мальчика свою дочь. Дело было сделано.