Бару Корморан, предательница
Шрифт:
С некоторых пор Бару проводила в подобных заведениях много времени — лишь бы выпить и побыть рядом с морем. Одевалась она в матросское платье, столкнувшись с патрулем, предъявляла печать технократа.
И совсем неудивительно, что сегодня она отправилась в таверну неподалеку от Ату–холла. Кроме того, Бару хотела оказаться подальше от ныряльщиц — длинноногих пловчих, вооруженных сапожными ножами. Они были опасны во всех смыслах, а их интуиция была острой, словно жестяной лист каменщицы. И они слишком бередили душу. С актрисами как-то спокойнее.
Актриса
— Значит, у вас побольше власти, чем, скажем, у любого князя? Вы на это претендуете?
— Их власть просто передана им по наследству. По крови. А мне этого было бы мало.
— Но их кровь столь благородна!
— Неужто?
— Князь Хейнгиль каждый день ездит дозором со своими дружинниками, чтобы избавить беженцев от бандитов. Воистину благородный человек!
— Говорят, князь Радашич тоже выезжает в дозор, дабы избавить беженцев от общества Хейнгиля. Очень благородно — на свой манер!
Актриса рассмеялась — восхищенно и обиженно. Бару выложила на стойку монету и подала знак налить еще.
— Что толку им от благородной крови? — продолжала она. — Мне хватило одного письма, чтобы уничтожить их богатства, хотя я… — она указала на свои скулы и переносицу, — из простых.
Актриса подняла два пальца, решительно протестуя:
— Нет. Богатства у них остались.
— Только не в моих книгах.
— Значит, в ваших книгах записано не все.
Бару опустила палец на стойку со своей стороны хрустального частокола, словно прикалывая что–то невидимое к доске.
— Укажите на мою ошибку. Где они, тайные богатства Радашича?
— Радашич — не шут гороховый. Подумать только — княжеством Уэльским правит человек, ничего не смыслящий в ирригации! Но у него есть сыновья. Князь Хейнгиль навсегда останется цепным псом Каттлсона, но его дочь — гениальна. Читали ее монографии? У князей Лизаксу и Отсфира тоже есть дочери. У княгини Игуаке — сын и дочь, и она вовсе не намерена останавливаться.
Актриса коснулась разделявшего их частокола, поправила одну стопку, другую. Глаза ее — настороженные, внимательные — не отпускали взгляда Бару, явно предлагая что–то или намереваясь о чем–то попросить.
— Есть семья, — продолжала она. — И наследники. Значит, род в безопасности. Никакие чернильные фокусы не отнимут у них этого.
Бару опрокинула очередную стопку дрянного виски и скривилась.
— Только лишние рты, — пробормотала она, выискивая в частоколе свободное место. — Если, конечно, их не заберет Зате Ява. Или служба милосердия не отправит их в Фалькрест.
Забрав у нее опустевшую стопку, актриса пристроила ее к частоколу.
— Ага… — задумчиво проговорила она.
Проверив геометрию хрусталя с остатками виски, Бару залюбовалась игрой отсветов пламени свечей на отточенных гранях.
— Что? — рассеянно спросила она и поправила частокол.
— Вы только что рассказали
— Вряд ли.
— Когда вы в последний раз обращали внимание на детей?
— Зачем? Они не платят налогов.
— А можете назвать кого–нибудь из княжеских супругов? Как, например, зовут жену Лизаксу?
— Мне не до пустяков.
— А знаете ли историю брака Зате Олаке с Тайн Ко? Почему у Хейнгиль Ри только один живой кузен — и кто он? Можете ли назвать князей, потерявших свое потомство во время Дурацкого Бунта?
В ответ на вызов Бару лишь отмахнулась.
— Уверена, что эти истории крайне трогательны. Но я не драматург. Возникнет надобность — выясню.
— Надобность есть. Вы управляете обездоленным народом, что коренным образом меняет наш образ мыслей.
— Мои мысли обычно заняты работой.
— И детей у вас, полагаю, нет?
— Нет… — Поразительно, как быстро ее общество начало утомлять. — А у вас?
— Я могла бы… Через своих отпрысков я могла бы править Ордвинном!
Бару стало весело.
— Добиться тропа материнской лаской?
Ее смех зацепил уязвимую струнку — гордость, а может, строптивость. Актриса подалась вперед, уперлась руками в колени, и в ее взгляде Бару обнаружила нечто — возможно, только что возникшее и обнажившееся из–под резко облетевшего камуфляжа. Далекий горизонт и ветер, который реял над воображаемым будущим, но не над точным механизмом Кердина Фарьера, нет — над страстью, над желанием, над могучей волей, сосредоточенной в одной точке.
Голос актрисы нес в себе заряд этой воли.
— Я родила бы детей от князей и сыновей княгинь. Я смешала бы свою кровь с их кровью и удерживала бы их верность узами взаимного наслаждения. Взрастив детей и привязав соперников к моей плоти, я бы стерла все границы и соединила наши земли воедино. Я бы устроила ирригацию на общинных землях и сделала бы их обильными и плодородными. Зерном я откормила бы скот и сделала мой народ толстым от молока и мяса. Я отправила бы на охрану дорог и областей широкоплечих юношей и дев, рожденных женщинами, свободными в любви. Против нашей древней силы бледная химия и деликатные законы юных народов — все равно что детская истерика, и потому они уберутся обратно на восток и будут забыты. А с меня начнется истинная династия! Мой род создаст страну, над которой вновь зазвучат урунские песни, где империя ту майя вновь обретет, а со временем и превзойдет былую славу. Вот на что претендую я!
Огонь в ее глазах потух, из груди вырвался вздох. На миг опустив взгляд на озерца из пролитого виски, актриса вздрогнула и посмотрела на Бару. В таверне почему–то воцарилась тишина, а актриса показалась Бару отчаянно юной.
— Недешевые притязания, — произнесла Бару, пряча за словами свои истинные чувства. — Не нужна ли вам ссуда?
Актриса расхохоталась — дико, необузданно, и тотчас после жгучего сценического монолога и этого смеха Бару пришлось признать, что ее общество вовсе не безопаснее компании ныряльщиц.