Барышня ищет разгадки
Шрифт:
— Здравствуйте, Вениамин Владимирович, — я повесила тулуп и платок на вешалку. — Матвей Миронович сказал, что меня ждут.
— Верно, извольте проходить, — тот словно опомнился и сделался как обычно — вежливым и предупредительным.
Я и вошла, и за столом Болотникова увидела того самого ревизора, который от наших пирожков уходить не хотел.
— Здравствуйте, Ольга Дмитриевна, присаживайтесь.
Перед ним лежали какие-то бумаги — рукописные, он читал их с карандашом в руках, и что-то там помечал.
— И вам доброе утро, — кивнула
— Я попросил позвать вас, потому что нуждаюсь в ваших ответах на некоторые вопросы. Расскажите о своей семье, Ольга Дмитриевна. Где ваши родные? Откуда вы приехали в Сибирск позапрошлой осенью?
— Отца своего я не знаю, не встречалась ни разу. Мать в Другом Свете, ей там сделали предложение, от которого она не смогла отказаться. Жила с тёткой, её сестрой, больше не живу.
Строго говоря, ни слова неправды. Он, конечно, простец, но — вдруг у него какие артефакты с собой, или ещё что-то?
— И где та тётка? — он даже и не смотрел на меня, а только лишь в свои бумаги.
Я же могла рассматривать его, сколько душе угодно — свет яркий, видны и кустистые широкие брови, и ухоженные усы, и небольшой шрам на правом виске, и заметный — на правой же кисти.
— Осталась дома, не последовала за мной в Сибирск. Понимаете, на меня напали, и у меня была частичная потеря памяти, можете поговорить об этом с доктором Зиминым, он меня тогда лечил. Поэтому я так и не вспомнила, как оказалась в Егорьевском переулке.
— И что же, вы после не дали вашей тётке знать, что с вами и где вы?
— Я не смогла сориентироваться. И как попасть в наш Юбилейный, не знаю.
Тоже чистая правда.
— Удивительно, что же. И что случилось потом?
— Меня вынуждали искать работу, шантажом и угрозами. То есть угрожали неприятностями, если я ту работу быстро не найду. Но тот же доктор Зимин помог мне, и работа нашлась. А после уже Матвей Миронович отправил меня в Москву, в академию.
— И где же вы служили?
— Компаньонкой у госпожи Серебряковой, — ответила я спокойно, а он что-то пометил в своей бумаге.
— И что же, подходила вам та служба?
— Весьма, Софья Людвиговна была дамой строгой, но справедливой и заботливой, — ну а что иногда тоже людей ела, вроде лисицы, так вроде мы ж не о том сейчас?
— И как так вышло, что перестали служить?
— Моя пробудившая сила привлекла внимание магов, и Матвей Миронович решил, что ему в управлении нужен ещё один некромант. И был готов походатайствовать о выделении мне стипендии губернатора, если я по завершении обучения вернусь сюда служить. Я проучилась год по сокращенной практической программе, и вернулась. Если что, я вчера уже рассказывала об этом вашему коллеге, тому, что окопался у нас в Кузнецовской больнице.
Он фыркнул.
— Окопался, надо же, — ещё и смеётся, смешно ему, значит. — Нет, я с ним не беседовал о вас и записей его не видел, у каждого из нас своё задание. Поэтому заранее прошу прощения, если спрошу о чём-то повторно.
Я только плечами пожала, потому что — их воля, о чём спрашивать, а о чём — нет.
— И каковы же были ваши обязанности в доме Серебряковой?
— Обычные, как я понимаю. Главным образом — сопровождать Софью Людвиговну по всем делам, по каким она покидала дом, а она вела весьма активный образ жизни.
С чего вдруг про Софью-то вспомнили? Не вспоминали, значит, а тут внезапно вспомнили?
Вообще я ж не очень знаю, какие слухи тут ходили и что говорили люди, я ж быстро уехала тогда. А уж наверное, говорили. Нужно Надежду расспросить вечером, она все такие истории собирает, должна знать.
Дальше мне пришлось припомнить, куда выезжала Софья Людвиговна — кроме театра и концертов, и кроме бала. Девичий институт, встречи с разными знакомцами и компаньонами, коммерческая деятельность, что там ещё было? Карточные вечера в её доме на Четвёртой Рождественской? И просто в гости мы тоже ездили, она таким образом напоминала о себе и поддерживала репутацию. В том же Попечительском совете она не командовала единолично, но её слово было весомым и значило много, потому что подкреплялось деньгами. И распоряжалась теми деньгами она сама, а не муж, и не отец, и не должна была ни у кого просить, и ничего никому не объясняла.
После я рассказала обо всех, кто служил в доме Софьи, и добавила — что мы не так давно виделись, незадолго до масленной недели. И совершенно не понимала, что нужно этому Николаю Константиновичу — какое ему вообще дело до Софьи и до её жизни.
И тут он меня совершенно добил следующим вопросом:
— Извольте рассказать, Ольга Дмитриевна, как скончалась ваша благодетельница госпожа Серебрякова.
Я взглянула на него — даже взгляд от бумаг своих поднял, смотрит, глаз не сводит. И что, вот прямо рассказывать? Вот прямо как было, так и рассказывать?
Я поняла, что детали Софьиной смерти мы толком не обсуждали даже с Агафьей и Марфушей, не спрашивали они меня. Как в самое первое утро после моего пробуждения поговорили — так и всё. И насколько я помню, громко и официально о её преступлениях не сообщалось, но и почести посмертные ей не воздавали, хотя по смыслу и по фактам её полезной деятельности — могли бы.
Я взялась за зеркало.
— Могу я задать уточняющий вопрос, прежде чем отвечу вам? — спрашиваю.
— Интересно, кому?
— Болотникову, — пожимаю плечами как можно более равнодушно. — Он был в доме Софьи Людвиговны в ту ночь, он и тогдашний полицмейстер Корнеев.
Павел Иванович, я слышала, перевёлся куда-то в более цивилизованные места. Сейчас на его месте другой человек. А что думает о тех событиях господин Пантелеев — я даже и не представляю.
— Спрашивайте, — кивнул Васин.
А я поняла, что ни чина его не знаю, ничего — только имя. Что за человек-то такой?
Болотников отозвался мгновенно.