Беатриса в Венеции. Ее величество королева

Пембертон Макс

— Мы осведомились, — громко и авторитетно продолжал Фаньяно, — что сегодня сюда сойдутся наивернейшие подданные нашего государя, поклявшиеся не щадить живота своего за охранение престола его величества. Нам неизвестно, кто пригласил вас, но мы желаем верить, что это лицо предложило вам избрать себе командира не из каких-либо личных корыстных целей; что его к тому побуждало благородное верноподданническое чувство. Мне неизвестно даже его имя. Я же, герцог Фаньяно, старший обер-шталмейстер двора ее величества королевы, обращаюсь к вам от имени нашего короля и повелителя. И говорю вам, что война, которая предстоит нам, война партизанская. Для нее вовсе не требуется никаких главных генералов или главнокомандующих. Такой начальник мог бы даже оказаться вредным. И вот почему. Наши коварные враги

не стесняются никакими средствами. Если им не удастся обессилить нас оружием, то они постараются победить нас предательством, хитростью, подкупом. Поэтому я и говорю: не надо никакого главного начальника. Пусть главарь каждого отряда будет полным хозяином в пределах той области, которая будет ему поручена.

— Так это! Так! Браво! Да здравствует король, и никаких командиров нам не надо, — отозвалась толпа.

Громче всех кричали те атаманы, которые имели в виду личные выгоды, личное обогащение на войне. Герцог, вынув из кармана лист бумаги и развернув его, заговорил снова:

— Я вот на этом листе пометил подробно приказания, которые должен передать вам. Здесь обозначены ваши имена и те части нашего отечества, которые каждому из вас надлежит защищать от французов.

Фаньяно громко, внятно прочел список и добавил:

— Каждый из вас, атаманов, получит по тысяче пиастров для вооружения своего отряда. Кроме того, я привез вам истинно радостную весть. Наш святейший отец папа посылает свое благословение вашему оружию, а каждому из вас десятилетнюю индульгенцию, то есть полное отпущение грехов.

Атаманы возликовали. Крики и возгласы сливались в какой-то дикий гам. Особенно кстати оказались эти тысячи пиастров. Многие атаманы не утерпели и выглядывали из сарая, чтобы воочию убедиться, что мешки с золотом прибыли в свите герцога. Несколько мулов, нагруженных соблазнительно тяжелыми мешками, стояли в прогалине, охраняемые вооруженными слугами Фаньяно.

Так началась война, которая длилась пять лет, — война жестокая, беспощадная, с коварными ухищрениями, с бесчеловечными западнями. Мелкие сражения и стычки непрестанно и повсюду следовали без передышки и ни к каким результатам не приводили. Франции она стоила много тысяч молодых доблестных жизней. На нас [8] она обрушилась страшным разором, возбудила непримиримую ненависть между близкими земляками, загубила целые семьи, охватила террором самые благодатные, самые благословенные провинции королевства. Земледельческие классы впали в нищету непоправимую, пути сообщения не могли более служить своей цели, торговля затихла. Самое имя нашей страны обратилось впоследствии, на страницах исторических сочинений иностранных прогрессивных писателей, в синоним варварства.

8

Т. е. Южную Италию.

Нынче минул целый век после этой войны, а мы все еще ощущаем последствия ужасных событий, жестокой репутации и клеветы, возводимой на нас теми, кто, желая унизить репутацию Бурбонов, унижали и целую нацию, приписывая происхождение всего зла преувеличенной безнравственности населения.

Впрочем, мы не беремся подробно описывать трагический период итальянской жизни, который до сих пор не нашел еще для себя вполне компетентного и беспристрастного историка. Мы желаем только объяснить, что спокойствие и относительное благоденствие страны не было восстановлено одним Манесом; такая задача для одного человека была бы не по силам, как бы безжалостны ни были принятые им репрессивные меры, как бы стойки ни были его намерения и характер.

Нет! Жестокая война стала стихать тогда, когда народ начал понимать, что правительство Иоакима Мюрата [9] действительно стремилось извлечь население из тяжкого нищенства. Когда это правительство стало издавать клонившиеся к тому законы и честно применять их, когда начали строиться дороги, когда учреждались школы, распространялось просвещение; когда сам король Мюрат стал приходить в личное соприкосновение с народом, — тогда население оценило его доброе сердце, благородство

и стало уважать его военные подвиги.

9

Ставленника и родственника Наполеона I. Мюрат царствовал в Неаполе в промежуток исчезновения бурбонских королей.

IX

Год спустя. — Успехи французов. — Королева в опасности. — Альма

В 1799 году калабрийские атаманы менее чем в полгода помогли кардиналу Руффо не только вытеснить французов с юга Италии, но и подавить местное республиканское движение во всем королевстве, а затем торжественно возвратить на неаполитанский трон короля Фердинанда IV и королеву Марию-Каролину.

Нынче дело оказывалось труднее. Прошло более года с начала военных действий; атаманские банды работали не менее усердно, чем восемь без малого лет назад, однако французы не уступали. Императорские войска успели придвинуться к столице; Наполеон назначил мужа своей родной сестры, Иоакима Мюрата, королем неаполитанским на место удалившегося в Сицилию Фердинанда Бурбонского.

Причины безуспешности партизанской войны заключались в безначалии, отсутствии дисциплины, в распрях между атаманами, побуждаемыми в большинстве случаев не столько родинолюбием, сколько мелочным тщеславием и жаждой наживы.

Главным же образом нынче как численность, так и благоустроенность французских войск были несравненно выше, чем в 1799 году.

Партизанский отряд, состоявший под командой Рикардо, действовал успешнее других. В нем участвовали отборные, преданные смышленому, энергичному командиру люди: Пиетро Торо, Гиро, Вольпино, Магаро [10] и другие, было больше дисциплины. Неприятелю приходилось серьезно считаться с этим отрядом. Французы относились к Рикардо с уважением. Местное население тем более: его банда едва ли не единственная щадила по возможности и личность, и собственность жителей.

10

Для сохранения местного колорита мы будем называть калабрийцев русскими словами, которые соответствуют местным прозвищам. — Примеч. перев.

После его отряда шайка Вицаро считалась наиболее победоносной; но вследствие разбойничьей беспринципности атамана далеко не пользовалась популярностью среди мирного населения. Деятельная соратница и возлюбленная его Виктория, очевидно, охладев к своему любовнику, которого на сходке атаманов унизил и одолел Рикардо, тогда же предлагала последнему перейти в его отряд. Но молодой капитан отказался, отчасти потому, что не желал в такое критическое время обострять свои отношения к другому атаману, отчасти потому, что не желал иметь около себя женщину.

Был вечер. Весь день небольшой отряд Рикардо храбро отбивался от преследования целого полка французов; десять человек убито и пятнадцать ранено. Темнело; французы прекратили преследование; Рикардо со своими товарищами отдыхал в безопасном горном ущелье. На опасные пункты были выставлены надежные часовые.

Капитан (как его продолжали величать), кинув под себя плащ, лежал на траве. Относительный успех его шайки не удовлетворял его: он понимал, что цель войны, во всяком случае, достигнута не будет. Кроме того, его грызло недовольство и своим личным положением: очевидная неосуществимость его честолюбивых надежд, возбужденных в Неаполе сближением с незнакомкой. Кто бы ни была она, — если бы даже сама королева, и тогда тем хуже, — она за все время не вспомнила о нем. Никакого намека на весть от нее он не получил за целый год. А честолюбив он был чрезвычайно. Чувство оскорбленного самолюбия обострялось чувством неудовлетворенности молодого мужчины. Он понимал, что в ту женщину, которая провела с ним ночь, он не влюблен, однако все-таки она сумела влить в его вулканическую кровь столько жгучего яда, что в минуты отдыха и раздумья он ощущал страстное желание вновь с нею свидеться...