Беатриса в Венеции. Ее величество королева
Шрифт:
Подчиненных своих они оставляли под открытым небом.
— Вот мы и собрались. Все наши, кажется, тут? — заговорил знакомый нам Парафанте, обращаясь к приятелям, как и он сам, прибывшим в лес по приглашению королевы.
— Из наших, кажется, все налицо. Да есть зато кое-кто и незнакомый, — отозвался Бенинказа.
— Это из тех, что за свой счет прежде работали. Когда мы, помните, от русских отстреливались, так они — вон Таконе из Базиликаты, Бойя, Капарале — спокойненько себе самим только руки нагревали.
— Значит, всякого здесь жита по лопате.
—
— Я бы не хотел, чтоб такие молодцы под мою команду попали, — заметил Франкатрипа и, помолчав чуточку, добавил тоном, не допускающим возражений: — А я полагаю, что нынче мне следует генералом быть...
— Черт побери! — воскликнул Спакафорно, — я думаю, что эта должность ко мне больше подходит. А, впрочем, я сам ее уж взял.
— Чего вы? — строго произнес один из атаманов. — Аль с ума спятили? Думаете, что нас созвали сюда для того, чтобы должности да чины разбирать промеж себя? Не слыхали, что ли: французы уж в Неаполе хозяйничают теперь. А два их полка не сегодня-завтра в Калабрию явятся.
— Так и подавно времени терять нельзя.
— Мои молодцы все в сборе. А сюда я привел с собой только податаманов.
— Да, все-таки надо назначить главного генерала, который приказывал бы, как войну вести следует, — опять нагло закричал Парафанте.
— А что же я-то говорю: главного генерала, который бы надо всеми остальными власть имел...
Франкатрипа зорко вглядывался в глаза товарищей.
— Который бы по совести распоряжался дележом... как это говорится?., дележом военной добычи, который не только известен своей доблестью, но и — как это... и благородством тоже, — проговорил Спакафорно. — Вот какого надо назначить главнокомандующего.
— Да мы все люди благородные, — строго заметил Бенинказа.
— Известно, что все, — возразил говоривший раньше. — Только для этакого дела надо, чтобы человек грамотный был. Наш учитель при всей школе говаривал, что продолжай я учиться — я бы по крайней мере в адвокаты вышел... Да. Он говорил, что человек, который ни читать, ни писать не умеет, ни к чему не годен.
— Ни читать, ни писать я не умею, — чванливо отозвался Парафанте, — зато на трехстах шагах не промахнусь в щегленка пулей из моего карабина, это-то и есть главное.
— Главное, чтобы старший генерал... это я, братцы, не о себе скажу... главное, чтобы он... как бы это...
— Главное, — перебил Франкатрипа, — чтоб он ранее никогда ни у кого в подчинении не бывал...
— Даже и у кардинала?
— Кардинал Руффо не был нашим главнокомандующим, а только викарным викарного Иисуса Христа, то есть его святейшества папы... Я и при нем все по-своему делал. Скажет, бывало, кардинал: «Не грабьте такого, либо сякого села»... А я грабил; потому что мои ребята все до единого за меня готовы были хоть в пекло. Хоть на куски их режь...
— По-твоему выходит, что всем нам под твою команду идти надо.
— А если бы и так? Что же по-твоему? Плохо?
— Это ты так рассуждаешь?
— Да, так я рассуждаю.
— Ладно, ладно, товарищи, —
— Го! Капитану... Полковник целый...
— Не в том дело. Это, пожалуй, даже похвально, что он взял чин ниже того, какой нам надлежит. А дело в том, как он осмелился созывать нас от имени королевы. Явился ко мне с этим приглашением Пиетро Торо... у меня и ноги и руки чесались, чтоб ему трепку задать...
— А не задал-таки? — язвительно вставил Парафанте. — Тебе же лучше.
— Мне лучше? Это ты что же... — свирепо отозвался Бенинказа.
— А то, что Торо в моей шайке капралом служил и на моих глазах однажды схватился с двумя здоровеннейшими нашими молодцами. Да одного в одну, а другого в другую сторону шагов на двадцать, как чурбаны какие, отшвырнул.
— Для этаких... у меня всегда две пули наготове... Да не в том дело!.. Полно вам печенку-то свою раздувать. А вот как он смел от имени ее величества нам приказания рассылать. Ведь его и на собрании-то у королевы не было вместе с нами... Ее величество и не думала, полагаю, нас оскорблять... А приказания от такого молокососа, да еще таким, как мы, людям, оскорбительны... Сущая обида.
— Я не думаю, чтоб королева решилась... А, впрочем, женщина... Каприз такой нашел.
— А мы и подчиняйся капризу?
— Мне сдается, генерал Бенинказа, ты меня прости — мне сдается, что ты суть-то самую не так понял.
«Генерал Бенинказа» был польщен данным ему титулом и приятно улыбнулся. Храбрость его была безупречна; он не сморгнув шел всегда навстречу смерти. Впоследствии он так же спокойно и на виселицу пошел. Но зато и тщеславие его не имело границ.
— Я сути не понял?! — спросил он.
— Нет. Сам посуди: быть только передатчиком приказаний еще не ахти какая честь. Это лакейская обязанность.
— Знаю я это, знаю, — заговорил опять Спакафорно. — Только этот паренек гордый, самолюбивый и лакейского поручения на себя ни за что не взял бы. И храбрый. Это он при кардинале показал... На войне, которую затеяла женщина, он не бесполезен. Там после, может, и дальше пойдет. Потому что он грамоте хорошо обучен. А грамота, я вам опять говорю, дело важнейшее.
В эту минуту поднялся большой шум, приветственный, но почти буйный, сначала вне, а затем и внутри сарая. Сюда вошел вновь прибывший молодой атаман — Вицаро. Он уже был и тогда популярен, успел показать чудеса храбрости шесть лет тому назад. Он и доселе остается едва ли не самым блестящим историческим героем того бурного, революционного и воинственного периода, о котором мы рассказываем. Не так давно известный итальянский поэт описал его подвиги в поэме, исключительно посвященной Вицаро. В горах пелись и поются еще о нем песни, сложенные простонародьем в его честь.