Бег времени. Тысяча семьсот
Шрифт:
Темнота…
Чья-то рука трясла меня за плечо.
– Гидеон! Мать твою! Очнись, – голос Рафаэля ворвался в мое сознание.
Я разлепил глаза и увидел его колени в синих джинсах.
– Гидеон! Ты в порядке? Поднимайся! – руки перестали трясти меня и теперь, просунувшись под подмышки, поднимали меня на колени. В ушах звон и заложенность. Я моргал, словно пьяный. Мое тело мне не подчинялось и, благодаря брату, я сидел, откинувшись к стене и некрасиво разбросав ноги. Рафаэль возле меня допытывался ответа. У меня на языке все еще чувствовался вкус гари. Но, я смотрел
– Как она? Лесли, как она?
В ее глазах читался испуг, она качала в ответ головой, но не кидалась к телу подруги. Значит, Лесли не знала.
Очнись, милая, очнись.
Друзья начали говорить все разом.
– Что случилось, Гидеон?
– Давайте уйдем отсюда…
– Нужно перенести тело Гвен. Можно ко мне в спальню.
– Гидеон, ты в порядке? Ты сам идти можешь?
Последние слова произнёс брат, тревожно вглядываясь в меня. Я кивнул в ответ, хотя не был уверен в своей дееспособности. Рафаэль поднялся с колен, подошел к Гвендолин и взял ее на руки. И снова я увидел ее голые ноги. И снова подул ветер, и холод прорвался в эту комнату, где только что было пламя. Флешбэк был настолько ярок и реален, что я потерялся в происходящем. Они снова отнимали ее. Опять…
– Гидеон, пойдем, пойдем, - это был нежный и заботливый голос Лесли, мягкие, теплые девичьи руки. Ее белые кудряшки и серо-голубые беспокойные глаза. И я вернулся.
– Спасибо, - прошептал ей. Но, кажется, она не поняла, за что благодарю. Лесли со всей женской заботой, которая таилась в ней, помогла мне подняться, придерживая и подставляя свое хрупкое, немного костлявое плечо с лучистыми, четкими ключицами. Мое тело не чувствовало боли. Лишь онемение и слабость. Странно, я думал, что сгорел. Но ожогов не ощущал. По полу снова было мелкое крошево стекла – выбило окна в комнате и теперь пронзительная стужа острым снегом влетала в комнату, заливая молочным светом полумрак и трепя занавески на ветру, так похожие на женское ночное платье, вздымающееся от порывов, когда уносили Гвендолин.
Портрет все так же молчал, и женщина загадочно улыбалась оттуда, словно ничего не происходило. Что ей было известно? Что забавляло? Я ее ненавидел.
Чем дальше мы уходили вглубь дома, тем легче становилось. Тем яснее были мысли. Лесли говорила со мной мягко и доверительно. Из ее слов я понял, что они ничего не слышали и не видели. И только, когда взорвались окна галереи, кинулись к нам. Джулия уже позвонила кому-то, чтобы прислали прислугу убрать осколки и решили проблему с окнами.
Мы шли куда-то на второй этаж, мимо голубых стен и белой лепнины, кучи портретов и антикварных вещей. И вот вошли в просторную спальню в бежевых тонах, мастерски отделанную дизайнером, сочетавшее новое и старое, отлично подходящее под характер Джулии. Рафаэль осторожно положил Гвендолин на кровать, тем временем, как сама хозяйка дома, укрывала ее в несколько шерстяных одеял.
Очнись, милая, очнись.
– Сейчас еще грелку для ног принесу. Гидеон, ты в порядке?
– Да, Джулия, спасибо. Позаботься о ней.
– Что там произошло? – Рафаэль смотрел на меня тем же серьезным взглядом, что и Лесли.
Я не знал, как им объяснить. Как донести, что я только что был, в буквальном смысле, в аду, что дрался за Гвендолин, что горел и
Запинаясь на каждом слове, я что-то ответил им про привидения, про дым, про то, что пытался дотянуться рукой до Гвен. По их взглядам я понял, что они мне не верят, но хотят поверить, как и всегда.
– Так значит, сработало?
– Лесли испуганно обернулась к Гвендолин, которая все также безмятежно лежала на кровати. В комнату вошла Джулия, неся в руках грелку, после чего аккуратно положила ее под ноги Гвен. Из нее получится хороший доктор, заботливый.
Я встал и подошел к Гвен, опустившись на край кровати. Огонь не тронул ее, кожа была все так же чиста и мраморна. Я нежно погладил ее по лицу. Вынул из-под одеяла тонкую, безвольную кисть, которая была хрупка, как крылья птицы, и поднес к губам. Теплая, мягкая, но безжизненная. Очнись, милая, очнись.
Давай же. Открой глаза. Разве ты не чувствуешь как я целую тебя, как глажу твою голову, как вглядываюсь в твои черты? Я не ушел. Остался. Ты ждала меня слишком долго. Вот он - я, наконец-то, был там, где нужен. Давай, ради меня, ради нас, ради моей любви, открой глаза. Только открой, очнись, и я переверну этот чертов мир, сведу все параллели, раскрошу камни руками, научусь быть незримым, если захочешь…
«Смерть, выпившая мед
Дыханья твоего еще бессильна
Над красотой твоей, еще ты ею
Не завоевана, еще краса
Пурпуром на устах и на щеках алеет
И над тобою смерти бледный флаг
Еще не выкинут…»**
– Гидеон, я думаю, стоит позвонить Фальку и признаться в том, что мы сделали. Лесли уже звонит матери Гвен, – Рафаэль протягивал мне мобильный. В его голосе звучало сопереживание и грусть.
Я посмотрел в его глаза, которые были так похожи на мои, все тот же изумрудный цвет и сталь де Виллеров внутри. Я понял, что из нашей затеи ничего не получилось. Уж не знал, что это было сейчас в галерее, да даже если бы и знал - это не вернуло мне Гвендолин.
Когда-то Гвен назвала меня Парисом, хотя я всегда рассчитывал на главную роль в этой трагедии. Возможно, она права…
«Коль жалость есть в тебе,
Открой гробницу, положи с Джульеттой».***
Сглатывая комок слез, я взял телефон и отошел к окну. На улице уже не вьюжило, с неба падал белый пух снега, будто кто-то разодрал крылья ангелу. Всё белое. Ни единого яркого пятна. И, наверное, холодно, как на девятом круге ада. Я медленно набрал номер Фалька.
Наверное, в моем голосе было что-то или в том, что я говорил, но дядя не кричал на меня. Кажется, он не осознал до конца, что мы только что натворили вчетвером.
«Еду к вам. Оставайтесь на месте».
А мне некуда уходить, разве что в прошлое, где была жива Гвендолин-Шарлотта, где смеялась и танцевала на суаре, где страстно целовала мои губы, обещая рай. Возможно ли это повторить? Я знал, что возможно, только добраться до хронографа, а дальше - послать куда подальше временной континуум и разные реальности в одной точке. Вот, где схлестнутся параллельные прямые, которые мы, как путешественники, не имеем права сводить. А если так, то я с легкостью могу подставить свое сердце под пулю Гвендолин. Все физики мира не знают, что будет дальше. Зато я обману смерть, и она заберет не того человека. И Гвендолин будет жить и строить будущее с другим человеком.