Бег времени. Тысяча семьсот
Шрифт:
Да и что мне вообще способно помочь в этот момент? Ни одно успокоительное, ни одно обезболивающее… Напрасная трата времени.
Развернулась, а он стоял на пороге с подносом на руках, смотря на меня словно обреченный. Казалось, что именно так выглядели люди, готовясь к смертной казни. Что же ты придумываешь, Гвендолин, когда сама и вправду отправляешь себя саму на казнь, где гнить тебе на смертном одре вечность?
– Прости, за вторжение, - произнесла я, избегая его взгляда.
– Что случилось, Гвендолин?
– Шарлотта.
И все-таки посмотрела в его глаза. Он будто
– Так я назвала себя, верно? Никаких ошибок, никаких переворотов в истории. Ты должен знать об этом.
Словно кадр из фильма – это было так же ярко. Горящий Манор Хаус, пуля, что разорвала мое легкое, заставляя меня истекать кровью и умереть не то от боли, не то от потери крови. В восемнадцатом веке, совершенно неожиданно, в семнадцать лет. Будто бы так и было заложено в моей судьбе.
– Ты был там, и ни слова не сказал мне. Неужели я не заслужила правды?
Осторожно поставив поднос на кофейный столик, он сел на диван, будто не выдерживая веса тела. Казалось, что он вот-вот сломает себе переносицу, так сильно он ее тёр.
– Я думал, что мы договорились поговорить завтра, - прошептал он, все еще не поднимая взгляд.
– Нет, больше никаких «потом» или «завтра». Или сейчас или никогда.
То, как резко он поднялся на ноги, заставило меня отпрянуть на пару шагов назад и почти отпустить полотенце, тут же подбирая его.
– Тогда я выбираю «никогда».
Слова могут убивать, вы в курсе? Я истекала кровью, не в силах даже закрыть рану руками.
– Ты обещал, – прошептала я, качая головой, не в силах поверить, что и он и вправду перерезает мне последний путь к отступлению. Казалось, что моя единственная надежда уходит ко дну, хоть я и стараюсь поймать ее рукой.
– Я обещал поговорить с тобой завтра, Гвендолин! – прорычал он, продолжая гневно сверлить меня взглядом.
– Что от этого изменится? Ты не успел придумать как бы покрасивее солгать мне? – с иронией спросила я, не в силах больше сдерживать бурю внутри меня. Его нынешнее поведение никак не вязалось с утренним, и я всячески отказывалась верить, что виновата в этом я.
– Прекрати.
– Нет, объясни мне!
– Тебе нужно успокоиться.
– Нет, это тебе стоит успокоиться!
Казалось, что наши крики лишь подпитывают ливень за окном. В подтверждение этого небо разразилось шумом – это гром перекрывал абсолютно все, от того я вздрогнула, наконец-то отвернувшись от ставших темными глаз Гидеона. В приглушенном свете лампы, они казались черными, а не зелеными, что заставляло мое сердце болеть еще больше.
И не только от тоски, а от того, что единственный человек, который, как мне казалось, сможет мне помочь, только что отвернулся от меня и поставил жирную точку на моей глупой надежде. Смотря в пол, я отошла от него на пару шагов и скинула полотенце, оставшись в одном нижнем белье. Стало абсолютно плевать на все.
Теперь я понимала, что моя жизнь стала бессмысленной в тот же момент, когда я открыла глаза в этом мире, закрыв их в абсолютно другом. Стало ли это еще одним последствием комы? Определенно. Стоило ли думать о том, что что-то станет лучше завтра? Определенно нет.
Не произнося
– Что ты делаешь? – спросил он, еле сдерживая гнев. Казалось, что он вот-вот сорвется и начнет кричать громче грома. Я не ответила, а лишь натянула на себя и свитер и направилась к входной двери, но он поймал меня, когда я проходила мимо него.
– Гвендолин, прекрати. Пожалуйста, дай мне время и я все тебе скажу.
– Ты уже все сказал.
Наверное, мне стоило сдаться еще на полпути сюда.
– Нет, не все. Прими душ, и я расскажу тебе все, что ты хочешь знать.
Его голос надломлен и это каким-то образом действует на меня, успокаивая, позволяя знать, что я добилась своего. Нечестно, болезненно, но все же действенно. Я кивнула и через несколько минут уже стояла под горячими струями воды, разительно отличающимися от холодного порыва ливня. Слишком много воды для одного дня, но волшебным образом, она успокаивала мои оголенные как провода нервы, а не наоборот, зажигая ярость и уничтожая. Какая-то часть меня знала, почему Гидеон поступал так со мной, но это часть была наглухо закрыта на замок, в то время как другая, та, которая кричала мне о Бенедикте, жаждала объяснений и правды. И эта сторона перевешивала чашу весов в свою пользу. Равная аналогии с волками, где побеждает тот, кого ты кормишь. Только мой волк начинал пожирать того, кто слабее.
Когда я вернулась в гостиную, Гидеон, сгорбившись, сидел на диване, опустив голову и сцепив руки на затылке. И я мысленно умоляла его о прощении, в итоге не произнеся ни слова. Мне бы хотелось, чтобы ему стало со мной легче. Но каждый раз мы ругаемся, словно старые и брошенные судьбою люди – со всей яростью, накопившейся за долгое время. Нам просто противопоказано быть вместе.
– Тебе лучше? – спросил он, когда наконец-то поднял голову и взглянул в мою сторону. Я кивнула, не понимая, как объяснить себе этот вопрос и для чего он был задан.
– О чем ты хотела поговорить?
Вот так вот в лоб. Словно и не было ссоры, где он напрямую заявил, что не собирается ничего говорить. На мгновение я даже растерялась, забывая все то, что хотела спросить. От того молчание немного затянулось.
– Как долго я пробыла в 18 веке?
– Почти год,
– Я была замужем?
– Да, за Бенедиктом Бенфордом II.
Услышав знакомое имя, мое сердце словно пропустило удар. Удерживая слишком большие для меня, пижамные штаны Гидеона, я села в кресло, стоявшее рядом с диваном. И не отрывая взгляда от де Виллера, продолжила:
– У меня были дети?
Гидеон будто проснулся от глубокого сна и с удивлением уставился на меня.
– Что? Нет!
– Я любила его?
Продолжая сверлить его взглядом, я ждала ответа, как удара по наковальне. Ведь он решал абсолютно все в моей жизни, от рождения до смерти. Поэтому я ждала ответа, сама до конца не понимая, какого же именно ответа ожидала.
И молчание становилось невыносимее с каждой секундой.
– Да, - наконец-то произносит Гидеон и я ликую, словно победитель, хотя приз может обернуться пулей в спине.