Бег времени. Тысяча семьсот
Шрифт:
– А экономить не пробовали? – честное слово! Я не понимаю, почему я тут торчу и продолжаю поддерживать этот бессмысленный разговор.
– На чем экономить? На кофе с печеньями?
– Ну, продали бы сломанный камень. Часть хотя бы вернули.
– Нельзя, камень уже артефакт и находится в Хранилище на третьем этаже! А ты знаешь, как у нас Фальк любит соблюдать правила.
Я кивнул, хотя мог бы поспорить. Бессмысленно, все бессмысленно! На долю секунду я захотел уйти отсюда, но поняв, что если останусь наедине сам с собой, я точно вколю себе пустой шприц.
– И кто же нас скупил?
– Некая глава компании DroffNeb.
Я выпил. Но облегчения не почувствовал. Может нужно еще? Не одна? Сразу несколько?
– Подействует в течение минуты. Иди на элапсацию, а то Фальк закатит истерику.
Заторможено убрав футляр себе во внутренний карман пиджака, я медленно встал и направился к выходу.
– Гидеон! Бодрее. На женщинах мир не заканчивается, - донеслось мне в след. На женщинах – может и не заканчивается, а если убрать Гвендолин – моя жизнь закончится. Надо что-то делать , Гидеон, нужно решать… Я уже знал ответ, но слабый голос самосохранения, говорил не делать этого. Просто притвориться, что ничего не было, что это была просто ссора с разбитыми вдребезги вещами. Сердца? Какие сердца? Я ничего не знаю об этом. Не жалейте меня. Оставьте хоть гордость, как последнее утешение.
Я ждал в гостиной леди Тилни. Другой век, другие люди, всё тот же я. Не знаю о чем с ними можно говорить, когда в голове звучали голоса воспоминаний:
– Она вспомнила мужа? – тогда леди Тилни это спросила прямо в лоб из темноты кэба.
– Я любила его? – голос Гвендолин разрезает тишину моей квартиры, вспарывая меня и всё то, что я не хотел говорить, вспоминать и вообще что бы это происходило.
– Ну, давай! Сделай это, сделай ради нее, в очередной раз несись, ломая шею, ради спасения эгоистки Гвендолин Шеферд! Она ничего же не сделала ради тебя, ничего, и не сделает никогда! Почему же ты ей верен, как собака? – лицо Рафаэля искажено гневом. В следующую секунду я валю его на пол, схватив за горло, и хочу ударить в лицо. Но его зеленые глаза полны ужаса; я чуть не покалечил брата, наверное, единственного человека, кому я нужен и кто действительно любит меня. И вот отпускаю его и кидаюсь к стойке с зонтами и прочим, вытаскиваю клюшку для гольфа и ей начинаю разбивать рояль. Инструмент, словно живое существо, стонет, кряхтит, взвизгивает и звякает от боли, лопаясь струнами и скрежетом дерева. Парой ударов я выбиваю держатель для нот, на инструменте появляются глубокие вмятины и царапины. От моего безумия сила ударов становится исполинской, так что клюшка пробивает пару раз крышку рояля. Словно выбитые зубы, с брызгами щепок вылетают клавиши. Мне нужно уничтожить что-то постоянное, что-нибудь прекрасное, дарующее людям счастье. Моей жертвой стал рояль.
– Остановись! – это был нечеловеческий, исполненный боли и страха, крик Рафаэля, который все это время, лежа на полу, наблюдал, как я крушу инструмент.
– Bonsoir, G'ed'eon! – На пороге появляется рыжая хитрая леди Тилни. Улыбается
– Я смотрю, нас вы не заставили себя ждать, а вот, судя по вам, времени прошло достаточно.
– Либо я бил слабо, – пошутил Пол. Но я не рассмеялся, а наоборот почувствовал, что ярость, гнев и боль поднимают ураган внутри меня, готовый снова прорваться и свести меня с ума, круша все, что попадется на пути. Видно, по моему лицу можно было что-то понять, раз Пол нахмурился де Виллеровской складкой на лбу. – Что-то стряслось?
Я чувствовал, что сжат, как пружина до предела. Нужно что-то сделать… Что-то сказать…
И меня прорывает поток слов, я говорю-говорю-говорю, главное - только не останавливаться:
– С момента нашей встречи прошло много времени. Пару недель. Я лежал в больнице после твоего избиения, но это чисто формальность. Сейчас все в порядке. Они ни о чем не догадываются. Я пришел к вам, чтобы вы замкнули временную петлю. Дело в том, что меня послали на встречу с графом Сен-Жерменом на бал в 1782 год. Я был один. Без… без Гвен.
Я замолк, прислушиваясь к ощущениям, когда произнес ее имя, собирая остатки, крошки себя самого, чтобы продолжить.
– Гидеон?
– я видел краем глаза, как переглянулись Пол и Маргарет. Но было не до них…
– Меня послали без нее. Отправив с отчетом для Сен-Жермена, где подробно описывается, что Гвендолин пропала в 18 веке, что у нас не было времени заняться сбором крови, а также Уитмен приписал про портрет, чтобы граф уничтожил его. Когда я элапсировал на бал, то встретился с Гвендолин (Опять ее имя! Господи, дай мне сил!), которая сказала, что бы я замкнул петлю, чтобы вам рассказал всё, что произошло…
– Гидеон, с тобой всё хорошо? – Пол тревожно наблюдал за мной, медленно подходя ближе. А я, боясь сбиться с мысли, зажмурился и тараторил.
– Не знаю, зачем именно вам. Но думаю, вы в курсе. Гвендолин нужно будет появиться на балу в 1782 и не дать передать бумаги Сен-Жермену. На балу будет глава Альянса – Аластер, он клинком ранит Гвендолин. Точнее не он. Его слуга. Случайно, но ранит сильно. Кажется, у нее будет повреждена печень. Поэтому передайте, чтобы те, кто будет ждать на той стороне, подготовили оборудование, зажимы и прочее.
– Гидеон,– Пол тронул меня за плечо, а я повысил голос, практически кричал, а не говорил, хотя все и так на меня внимательно смотрели и слушали, не перебивая.
– Здесь, - трясущимися руками, нервно достал бумаги из внутреннего кармана, - Здесь подробный мой отчет о бале. Я там всё подробно описал. Теперь ваш ход, думаю, вы знаете, что нужно делать с ним и кому отдать. Но хочу попросить взамен этому отчету кровь одного из вас. Я солгал Фальку, что люди, избившие меня тогда, то есть для вас это вчера, уже расслабились и не ожидают моей элапсации в ближайшие пару дней. С помощью этого хода, я добуду кровь одного из вас. Мне нужна кровь.
Я вынул черный футляр со шприцами и раскрыл его, готовый дальше нести бог весть что, лишь бы не показывать истинных чувств.
– Остановись. Хватит! –прорычал мне Пол, сильно сжимая мое плечо и заглядывая в глаза. Я встречаюсь с ним взглядом и чувствую, как падает последняя стена, которую я тут так усиленно возводил, отгораживаясь от них. Пружину внутри меня взвинчено отпускает. И снова все горит и рвет невыносимой глушащей болью и гневом от несправедливости жизни: зачем она так со мной?