Бег времени. Тысяча семьсот
Шрифт:
Дикий холод пронизывал его насквозь. В ближайших домах люди сидели в своих уютных теплых квартирах и после тяжелого трудового дня смотрели вечерние новости, заедая их ужином и запивая чаем с молоком. Никому и дела не было до этого высокого мужчины в плаще, одиноко ждущего чего-то или кого-то. Собственно на это и было рассчитано.
Наконец-то, из-за угла показался свет фар и вот уже подъехала машина. Она остановилась у тротуара и человек в плаще побежал к ней, закрывая свой зонтик. Еще мгновение, и машина поглотила его в своей черноте.
– Добрый вечер, Марли! Ну и погодка. Так по-британски, не правда
– внезапно весело зазвучал голос молодого человека в глубине салона. Было слышно, как дождь стучал по машине и как где-то на улице лаяла собака.
– Добрый вечер, милорд.
– Марли, умоляю…
– Добрый вечер, сэр.
– Вот! Уже лучше. Ну, Марли, ты меня обрадуешь сегодня?
– Да, сэр. Я привез всё. Сзади лежит коробка.
На заднем сидении лежала ничем не примечательная коробка из под кроссовок Nike. Человек в плаще протянул руку и взял ее к себе. Он сладко вдохнул в предвкушении, затаил дыхание и открыл. В коробке, завернутые в прозрачный целлофан, лежало несчетное количество бумаг: здесь были и пожелтевшие сшитые листы, и беловато-серые с напечатанными на машинке буквами, и совсем старые желто-коричневые от времени письма с остатками сургуча.
– Какие года?
– Изъяты листы с 1757 по 1760 с любым упоминанием Шарлотты и всех остальных. Здесь все. Даже письма, написанные позже событий 1757 года. Работа проделана моим дедом, сэр, - протянул Марли.
– Да-да, ваш дед Уильям был перфекционистом, мастером своего дела. Всегда все делал на сто процентов.
Незнакомец опять сладко вздохнул. На его лице вдруг возникла меланхолия, доселе никогда не возникавшая при посторонних людях. Марли видел такое не впервые. Голос мужчины вдруг поменялся, теперь его речь зазвучала тише, голос стал ниже, с хрипотцой, речь стала медленнее и даже можно было уловить отзвуки французского произношения.
– Ах, сколько воды утекло. Я уже и забыл, каково это быть в центре событий. Я столько ждал этого, здесь, в будущем… Помню,как я был взбешен, когда позже узнал, что Гвендолин соврала мне тогда, в том что ее зовут Шарлотта… Марли, вы читали их?
В ответ Марли промолчал, но покраснел так сильно, что жар его лица можно было ощущать на расстоянии от него.
Граф беззвучно засмеялся на реакцию собеседника.
– Любопытство – не порок. По крайней мере, пока вы на моей стороне.
– Конечно, сэр. Да никогда в жизни. Наша семья столько лет служит вам верой и…
Граф жестом остановил поток заикающейся речи Марли.
– Будет с тебя. Мне ли ты будешь говорить о преданности своей семьи? – граф на секунду замолчал, а затем продолжил, будто сам с собой разговаривая. Его взгляд был рассеян и устремлен вперед, словно в пелене дождя он вновь видел события минувших лет.
– Твой прадед для меня изъял эти бумаги во время Второй мировой. Тогда архив эвакуировали из-за ночных бомбежек. Его перетаскивали с одного конца города в другой. Я тогда был на самой передовой, а затем получил приказ, чтобы я был сопровождающим при перевозке раненых в Гринвич. Именно тогда я и улучил момент, чтобы встретиться с твоим прадедом – Уильямом Джеймсом Марли. Дал задание изъять из архива хроники, да и вообще любые упоминания 1757 года. И вот спустя столько лет, они снова выходят на сцену. Точнее в небытие. Может у тебя есть какие-то вопросы?
После столь
– Вообще-то есть, сэр. Даже несколько… - смущенно пробормотал водитель.
– Так спрашивай!
– Милорд, а что будете делать дальше с ними? Покажете Хранителям?
– Упаси Бог! Не для этого твой дед шел на преступление. Может, сожгу их. Чтобы они бесповоротно были утеряны.
– Тогда, как же Алмаз узнает, где Рубин?
– Не знаю, Марли. Смешно, но я знаю только лишь концовку и начало пьесы. Думаю, что ее середину не знает никто, даже сами действующие лица. Вот он парадокс бессмертного путешественника во времени! Знаешь, Марли, иногда время я сравниваю со скрипкой. Великолепна музыка, когда ее исполняет виртуозно музыкант. Нет музыканта – нет и музыки. Так же и время. Кажется, судьба сама расставляет все точки над i, но на самом деле у нее есть я, тот, который написал партитуру и сейчас ловко исполняет по ней. Я знаю одно:
«Время — опасней реки не найти,
Рубин — вот конец и начало пути».
Иллюстрация к главе: http://static.diary.ru/userdir/2/7/0/2/2702624/79044659.png
========== Если есть чего ждать. Гвендолин. ==========
Можно и подождать, если есть чего ждать.
Сэмюэль Беккет. “В ожидании Годо”.
Я старалась сидеть настолько тихо, насколько могла. Хотя рвущиеся наружу рыдания всячески старались перейти установленную мною границу.
Этого не может быть.
Не может.
Еще несколько дней назад, моя жизнь была совершенно нормальной. Я не хватала звезд с неба, не отличалась умом и неординарностью, постоянно влипала в мелкие неприятности, которые только и способны вызвать лишь ехидные ухмылки со стороны сверстников. Я была непримечательной. Нет, я вовсе не была никем. Но была обычной.
Была соответствующей обществу, в котором жила.
Что же меня ожидает теперь? Смогу ли я дожить хотя бы до утра? Вопросы все приходили и приходили и вот уже казалось, что я никогда не найду на них ответы.
Я прислонилась к каменной стене камеры, куда меня снова закинули, как провинившуюся, и тяжело вздохнула.
Шесть часов.
Семь часов.
Восемь.
Девять.
Кто-то протиснул в маленькую щель решетки тарелку. Рядом с ней лежал огромный кусок ржаного хлеба, выглядевшим, однако, не вполне съестным, и в самой тарелке причудливо плескалась какая-то жидкая субстанция, по цвету отдаленно напоминавшая мне те удобрения для цветов, что покупала мама. Отвращение не смог перебороть даже подступающий голод.
Десять.
Я вытащила из сумки телефон, даже не зная для чего. Дисплей уныло осветил маленький кусок камеры. На экране блокировке часы уныло сообщали, что в Лондоне уже семь часов вечера. Мама, наверное, уже волнуется. Или ей уже сообщили, что вот уже десять часов, я пребываю в неизвестно каком времени. Хотя откуда мне знать, сколько у них прошло времени. Все, что мне удалось выяснить за пару дней моего присутствия в этой странной ложе, это то, что верить нельзя абсолютно никому.
Почему время всегда тянется, словно жевательная резинка?