Бег времени. Тысяча семьсот
Шрифт:
Разблокировав дисплей, со вздохом поняла, что зарядки осталось лишь пятьдесят процентов. Хотя зачем расстраиваться? Зачем мне собственно нужен телефон в 18 веке? Разве что для того, чтобы побыстрее оказаться на виселице.
Виселица же сразу напомнила мне о бедной Марии Смит, чье платье теперь раскинулось на другом углу камеры. Я давно переоделась в свое, хоть и шокирующее 18 век, платье, вопреки всякому здравому смыслу. Голос мадам Россини так и твердил в моей голове в ее манере «Этье не аутьентичьнё!». Но с каждой минутой и этот голос утихал, едва в моей голове появлялся образ дамы, чью голову совсем недавно
Все происходящее было похоже на какую-то странную версию моего личного ужастика. Каждую секунду я ожидала обратного прыжка, но все так же оставалась загнанной запуганной воровкой в глазах всех тех, кто обитал в Темпле. А все, потому что не верить мне, кажется, уже вошло в привычку всех Хранителей любого века.
– Мы должны все тщательно проверить, прежде чем мы сможем представить Вас графу, - на прощание грозным тоном сказал мне старик, прежде чем приказать снова отвести меня в камеру. Мне же лишь приходилось кивать головой и выполнить его приказ.
Наконец-то, прошел еще один час. И еще.
Не в силах больше сдерживать слабость и головную боль, вызванную одним огромным многочасовым переживанием, я провалилась в сон.
– Пора вставать, - строго произнес мужской голос, что на мгновение я даже удивилась, отчего вдруг мистер Фальк оказался в моей спальне, да еще и так рано. Отказавшись прогонять сон, в котором я и Гидеон крали второй хронограф и пытались убежать во Францию, я лишь посильнее постаралась натянуть на себя одеяло, но когда-то его не обнаружила, тут же резко вскочила. Однако, не справившись с координацией, полетела прямиком на холодный каменный пол. Вокруг было разбросано сено, и я могла со стопроцентной уверенностью сказать, что в углу притаилась маленькая крыса, которая, едва я стукнулась о пол, скрылась в какой-то дыре. Постаравшись справиться со страхом, я тут же вскочила на ноги.
Я все еще была в темнице. Ничего не изменилось.
Я не вернулась домой.
Передо мной, вместо воображаемого мной Фалька, стоял тот самый граф. Его лицо озарила широкая улыбка, словно я только что сделала что-то совершенно не мыслимое. Наверное, со стороны мое падение выглядело весьма эпично.
– Уже день, а Вы все спите, - с упреком произнес он, но тут же строгий тон сменился дружелюбным, - И Вы все еще здесь.
Я была настолько шокирована, что не могла произнести ни слова. Мне казалось, что едва я открою рот, как из него будут вырываться либо ругательства, либо бессвязное мычание.
Но он был абсолютно прав. Вокруг меня все еще была камера. И судя по наличию около решетки графа, я все еще была в 1757 году. Что не особенно радовало.
– Это для Вас, - граф-черт-возьми-как-же-его-звали протянул мне огромную лилию и улыбнулся, наверное, своей самой обворожительной улыбкой. Но она не действовала на меня так, как ему бы хотелось. Вместо этого я ухмыльнулась и произнесла:
– Да, я тут уже битый час подумываю о том, чтобы обзавестись садом.
К лилии я даже не притронулась, и зависшая рука графа выводила меня из равновесия еще больше. Через секунду он ухмыльнулся тоже и положил ее к стене рядом с решеткой. Лилия нагнулась под собственной тяжестью, но не упала.
Наверное, я была похожа на нее. Едва мне казалось, что вот-вот я упаду от собственной тяжести, как
Живот заурчал, казалось, на весь Темпл. Я с тоской глянула на, стоявшую на полу, миску, но все же не двинулась в ее сторону. Не хватало мне еще отравиться и помереть прямо тут, даже не дойдя до приготовленной для меня веревки. Лучше бы этот граф вместо цветов принес что-нибудь более съедобное на вид и не вызывающее рвотные позывы.
– Итак, Шарлотта, может, все-таки скажешь мне, что именно ты тут делаешь?
Он так резко сменил тон, что мне стало не по себе. Ощущение было такое, словно со мной снова разговаривает Гидеон. Вот он нежно проводит своими холодными пальцами по моим щекам и по моему телу, словно проносится электрический заряд. За которым тут же приходит резкая боль.
Никогда никому не верь.
И, похоже, подмазываться к девушкам милым тоном, это привычка парней любого века.
– Стараюсь украсть хронограф. Я всегда стараюсь его украсть. Это мое хобби.
Мои слова, судя по всему, ввергли его в ступор. По крайней мере, по его лицу не было видно, что у него уже есть заготовленная фраза на этот случай. Всегда приятно разбивать всякую стратегию таких сластолюбцев, как граф.
– Что Вам угодно, милорд? – тут же исправляю я положение. Что-то же ему нужно было. Я была уверена на сто процентов, что за такой гонор меня бы давно придушили Хранители моего века. А уж Джордано давно бы собственноручно казнил меня прямо на месте за неподобающее поведение перед лицами выше меня по положению. Но, к моему счастью, в моих руках не было веера, чтобы опозориться так, как я позорилась перед ним, не в состоянии выучить, как же держать его так, чтобы никто не подумал, что я вот уже битый час хочу отлучиться в туалет или не называю его чванливым идиотом.
– Просто хотел навестить наш ненаглядный Рубин, миледи, - улыбается он, и я наконец-то вспоминаю его имя. Бенедикт Бенфорд какой-то-там-по-счету.
Он снова и снова задает мне вопросы, усевшись на землю по ту сторону от камеры и уперевшись спиной к стене. Спустя полчаса я замечаю у уголков его глаз невозможное количество морщинок. Лесли всегда говорила, что такие морщинки появляются у того, кто слишком много улыбается. Даже говорила, что Шарлотта оттого и выглядит как Снежная королева, потому что улыбается редко и лицо у нее застывшее. Но иногда оно принимает змеиный оскал.
Вопросы сыпались один за другим. Кто я, что я люблю, какие у меня увлечение, что я могу сказать о своей семье, о будущем, правда ли, что все изменится так, что города будет совсем не узнать, отменят ли рабство. Но каждый раз вопросы возвращались лишь к одному. Кто же я такая?
Едва он уходит, вместо так долго ожидаемого уединения, приходит невыносимое чувство одиночества. Этой ночью мне уже не снились мои радужные сны. Вместо этого, мне снилось, будто кто-то каждый раз захлопывал передо мной дверь посреди темноты, едва я добиралась до нее. Едва я прикасалась к деревянной ручке, как она исчезала и дверь оказывалась на том же расстоянии, что и раньше, к тому же, снова совершенно открытая.