Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
— Со мной еще никогда такого не было за всю мою жизнь,— пробормотала Сильвия.—Я пьяна, да? О господи.—Лицо ее выражало удовольствие и покой.
— Я сошла с ума? — прошептала она после долгой паузы.— Наверное, я сошла с ума. Просто не могу поверить, наверное, это все наваждение. Так какая разница? Разве может быть дурным то, что делаешь во сне? — После этого она уже не произнесла ни слова.
Это-то ему и нравилось в ней, он не любил болтушек.
«Что есть безумие?» — размышлял Джек Болен. Для него оно заключалось в том, что он потерял Манфреда Стайнера, и даже не мог вспомнить когда и как. Он почти
Провал в памяти свидетельствовал о более серьезных глубинных нарушениях психики. Произошло это после того, как он несколько раз проиграл про себя и прожил ожидающееся событие, истинное содержание которого и оказалось утерянным для него.
Снова и снова Джек представлял себе заранее вечер в гостиной Арни Котта, а когда тот наконец в самом деле начался, пропустил его. Фундаментальное нарушение восприятия пространства и времени, основа шизофрении, по мнению доктора Глоба.
Все, что происходило у Арни, существовало для Джека вне всякой последовательности. Восстановить события он не мог, да и ни к чему это было, ибо вчерашний вечер уже принадлежал прошлому. А нарушение восприятия прошлого свидетельствовало не о шизофрении, а о навязчивом неврозе. Основную же проблему представляло будущее.
Будущее Джека, по его личной оценке, состояло в основном из Арни Котта и инстинктивной жажды мести.
«Что мы можем против Арни? — спрашивал он себя.— Почти ничего».
Джек отошел от окна и медленно вернулся в спальню, где на широкой кровати все еще спала Дорин.
Пока он стоял, глядя на нее, она проснулась.
— Мне приснился странный сон,— сказала она с улыбкой,— Я дирижировала мессой Баха в си миноре, написанной на четыре четверти. Но когда я дошла до середины, кто-то забрал мою дирижерскую палочку, заявив, что она написана в другом размере.— Дорин нахмурилась.— Но она действительно на четыре четверти. И с чего бы мне дирижировать ею? Я даже не люблю эту мессу. У Арни есть запись, он слушает ее по вечерам.
Джек вспомнил свои сны, которые снились ему в последнее время: странные блуждающие силуэты, здания с огромным количеством помещений, бесконечно кружащие хищные птицы над головой. И какая-то гадость в буфете: он не видел, а лишь чувствовал ее присутствие.
— Сны обычно связаны с будущим,— заметила Дорин,— Они отражают потенциал человека. Арни хотел организовать симфонический оркестр в Льюистауне — он уже обсуждал это с Босли Тувимом. Возможно, я стану его дирижером.— Она выскользнула из-под одеяла и встала — нагая, высокая, стройная.
— Дорин,— решительно сказал Джек,— я не помню вчерашний вечер. Что с Манфредом?
— Он остался с Арни. Потому что теперь ему надо вернуться в Бен-Гурион, и Арни его отвезет. Он постоянно ездит в Новый Израиль навещать своего сына, Сэма Эстергази. Арни сказал тебе, что и сегодня туда поедет. Джек... а у тебя раньше бывали случаи амнезии?
— Нет.
— Вероятно, тебя так потрясла ссора с Арни; я уже замечала, с ним очень тяжело иметь дело.
— Возможно,— откликнулся Джек.
— Как насчет завтрака? — Дорин выдвинула ящик комода и достала оттуда свежее белье и блузку.— Я сделаю яичницу с ветчиной —
— Годится,—ответил Джек.
— Когда мы легли вчера, я несколько часов не спала — все думала, что предпримет Арни. Я имею в виду, что он сделает с нами. Полагаю, это будет касаться твоей работы, Джек; наверное, он нажмет на мистера И, чтобы тот уволил тебя. Ты должен подготовиться. Мы оба должны быть готовы. Ну и, естественно, он вышвырнет меня, это очевидно. Но меня это не волнует — у меня есть ты.
— Да, так. У тебя есть я,— машинально повторил Джек.
— Месть Арни Котта,— плещась в ванной, продолжала Дорин.— Но он же обыкновенный человек, так что нечего тут бояться. Лучше уж иметь дело с ним, чем с твоим Манфредом,— я действительно не могу выносить этого ребенка. Вчерашний вечер был сплошным кошмаром, мне казалось, будто вся комната пронизана какими-то холодными мокрыми щупальцами, проникающими мне в мозг... чем-то злобным и грязным. И я знаю, где находился их источник.— Она помолчала,— В Манфреде. Это были его мысли.
Дорин вышла на кухню и занялась яичницей и кофе, Джек накрыл на стол. Они сели завтракать. Пища благоухала, и Джек почувствовал себя гораздо лучше: ее вид, вкус, запах вселяли радость в его душу, как и то, что напротив сидела Дорин с перехваченными сзади веселой ленточкой волосами.
— Твой сын похож на Манфреда? — спросила она.
— Черт, конечно, нет.
— Он похож на тебя или...
— На Сильвию. Он похож на свою мать.
— Она красивая, да?
— Да.
— Знаешь, Джек, я лежала сегодня ночью и думала... Мне пришло в голову... Может, Арни и не будет возвращать Манфреда в Бен-Гурион. Только что он с ним будет делать? Арни — страшный фантазер. Теперь, когда идея с покупкой земли рухнула, он запросто придумает какое-нибудь новое приложение способностям Манфреда. Знаешь — ты будешь смеяться,— вдруг ему удастся установить контакт с Манфредом через Гелиогабала? — Она умолкла и занялась завтраком.
— Может, ты и права.— Последнее замечание Дорин расстроило Джека. Оно выглядело вполне правдоподобным.
— Ты никогда не разговаривал с Гелио,— продолжила Дорин,— В жизни не встречала таких едких и циничных людей, как он. Он всех ненавидит, в нем есть что-то сардоническое. Он весь какой-то изломанный,
— Это я попросил Арни забрать мальчика? Или это была его идея?
— Арни предложил, но ты сначала отказался. А потом ты замкнулся и стал жутко безвольным. Было уже поздно, и мы все много выпили — ты помнишь?
Джек кивнул.
— Арни поил «Джеком Дэниелсом». По-моему, я одна выпила четверть бутылки,— Дорин горестно покачала головой.— Ни у кого на Марсе нет такого выбора спиртного, как у Арни; порой я очень не прочь выпить.
— В этом смысле я мало чем могу быть полезен,— предупредил Джек.
— Я знаю. Ну ничего. Я и не надеюсь на это: я вообще ни на что не надеюсь. Все вчера произошло так быстро: только что мы были заодно — ты, я и Арни, и вдруг оказались по разные стороны баррикады, и стало понятно, что мы уже никогда не будем вместе. А жаль.— Она подняла руку и отерла сбегавшую по щеке слезинку,— Господи! Я плачу,— вырвалось у нее с неожиданной злостью.