Бегущий по лезвию бритвы
Шрифт:
Нация роботов. Роботов-покорителей и преобразователей природы, роботов-строителей. Строители? Перемалыватели — вот они кто!
Великаны-людоеды, сбежавшие из палеонтологического музея, промышляющие выделкой чаш из черепов. Прежде всего мозг — он годится в пищу, затем череп, превосходный материал для кухонной утвари. И так далее. Какая бережливость: сожрать врага из его собственного черепа! Безотходное производство, лучшие в мире специалисты. Питекантропы в белых халатах, ставящие опыты в университетских лабораториях. «Герр доктор, мы нашли новое применение большому пальцу ноги. Смотрите, этот сустав подходит для зажигалки. Если герр Крупп возьмется выпускать их в достаточном количестве...»
Фрэнк
— Мы должны протестовать,— звучал по радио нежный голос японки-дикторши,— и мы неоднократно возражали против принесения в жертву миллионов человеческих жизней во имя безумных, бесчеловечных замыслов, когда огромные массы людей оказываются вне общества, вне закона...
«Господи! — подумал Фрэнк.— Мы называли этих кривоногих малюток желтопузыми мартышками, а ведь они строили газовые печи не чаще, чем перетапливали собственных жен на сургуч!»
— Словами всем известного западного святого: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?..»
Радио замолчало. Пальцы Фрэнка застыли на узле галстука.
«Надо смириться,— сказал он себе,— Пусть даже меня занесут в черный список. Если я покину территорию протектората Японии и появлюсь на Юге или в Европе — мне конец. Придется как-нибудь договориться со стариной Уиндэмом-Мэтсоном».
С чашкой остывшего чая Фрэнк уселся на кровать и положил на колени «Книгу Перемен». Из кожаного футляра он извлек сорок девять черенков тысячелистника и посидел минуту-дру-гую, собираясь с мыслями.
«Как бы мне поладить с Уиндэмом-Мэтсоном?» — написал он в блокноте, а затем перебрасывал черенки из руки в руку, пока не получил первую черту. «Шестерка». «Слабая» черта. Она исключала половину из шестидесяти четырех гексаграмм, начинающихся со сплошной — «сильной» — черты.
Умело обращаясь с черенками, Фрэнк быстро получил все шесть черт. Гексаграмма лежала перед ним. Ему не нужно было сверяться с Оракулом, чтобы узнать ее номер, и заглядывать в текст — Фрэнк помнил его наизусть. Гексаграмма пятнадцатая, «Смирение». Афоризмы к ней гласили: «Смирение. Развитие. Благородному человеку предстоит свершение».Оракул давал дельный совет.
Все же Фрэнк был чуточку разочарован.
Было что-то беззубое в пятнадцатой гексаграмме, слишком благочестивое. Конечно, надо быть скромным — у него не осталось рычагов давления на Уиндэма-Мэтсона. Все, что он может сделать, это последовать совету гексаграммы: просить, надеяться, ждать и верить. Бог даст, его возьмут на прежнюю работу, а может, подвернется что-нибудь получше...
Смотреть афоризмы к чертам не было особой необходимости — гексаграмма была статичной.
Собравшись с духом, Фрэнк задал следующий вопрос: «Увижу ли я Джулиану вновь?»
Джулиана — его жена, точнее, бывшая жена. Она ушла год назад, и Фрэнк даже не знал, где она сейчас; наверное, уехала из Фриско, возможно, даже из Тихоокеанских Штатов. Общие знакомые ничего не слыхали о ней или не хотели ему говорить.
Он углубился в манипуляции с черенками.
Сколько раз он спрашивал о Джулиане, по-разному задавая один и тот же вопрос!
Гексаграмма — порождение слепого случая, расположения цветочных черенков, — тысячами нитей связывала мгновение, в котором он — частица — жил, со всеми остальными мгновениями и частицами Вселенной. Сквозь рисунок прерывистых и непрерывных черт всегда находила себе путь неумолимая истина. Он, Джулиана, фабрика на
...Гексаграмма сорок четыре. Сердце его упало.
«Перечение». «Сильная женщина. Не следует брать ее в жены»,— гласил суровый приговор.
Все тот же ответ. «Да, она не для меня, я знаю. Но не об этом я спрашивал Оракула. Зачем ему понадобилось напоминать? Скверный выпал мне жребий: повстречать ее, влюбиться и любить до сих пор...»
Джулиана — самая красивая женщина в его жизни. Черные как смоль брови и волосы, яркие губы — испанская кровь во всем. Упругая, неслышная походка. Джулиана носила старенькие, оставшиеся со школы туфли с цветными ремешками. Вся ее одежда была застиранной, изношенной. Они долго жили в нищете, и Джулиане приходилось носить хлопчатобумажную кофточку, шерстяной жакет на молнии, коричневую твидовую юбку и коротенькие носочки. Она злилась на Фрэнка за то, что, по ее словам, всегда выглядела так, будто собралась на теннисный корт или того хуже — в лес по грибы.
Фрэнка, когда он впервые увидел свою будущую жену, поразило ее лицо с загадочной улыбкой Моны Лизы, сбивавшей с толку незнакомых мужчин. Обаяние Джулианы было так велико, что прохожие нередко кивали ей в ответ, принимая ее улыбку на свой счет. Сначала Фрэнк думал, что у нее слабое зрение, но в конце концов стал считать ее дурой, тщательно скрывающей свою глупость. Ее походка, привычка невесть зачем приваживать мужиков, манера исчезать и появляться, храня загадочный вид, раздражали Фрэнка, но даже перед самым разрывом он видел в ней дар, ниспосланный свыше. Именно интуитивная вера в божественную сущность Джулианы не позволяла Фрэнку смириться с ее уходом. Казалось, она где-то рядом, и расстались они несколько минут назад. Казалось, тень ее бродит по комнате в поисках то одной, то другой вещи, как обычно делала Джулиана. Особенно сильным это ощущение бывало, когда он брал в руки Оракул.
«Интересно, — размышлял Фрэнк Фринк, сидя в захламленной холостяцкой квартире,— кто еще в эту самую минуту испрашивает совета у Оракула? И какой получает ответ? Неужели такой же безрадостный? Неужели и для него обстоятельства столь же неблагоприятны?..»
Глава 2
Как раз в эту минуту Нобусуке Тагоми сидел в просторном кабинете, раскрыв священную Пятую книгу конфуцианской мудрости, много веков известную под названием «Ицзин», или «Книга Перемен». Дело в том, что в полдень у него возникли опасения по поводу Чилдэна, которому он назначил встречу на два часа.
Офис Тагоми находился на двенадцатом этаже «Ниппон Таймс Билдинг» на Тэйлор-стрит. Сквозь стеклянные стены виднелись залив и мост Золотые Ворота, под которым то и дело проходили суда. Как раз сейчас от Алькатраза шел сухогруз, но Тагоми не обращал на него внимания. Подойдя к стене, он опустил бамбуковые жалюзи. Солнце перестало слепить глаза, а главное — такой свет не мешал размышлять.
«Какую бы диковину ни принес Чилдэн, вряд ли мне удастся угодить клиенту,— подумал он,— Но, как бы там ни было, у него не возникнет причин для недовольства. Мы выберем самый лучший подарок».