Белая Русь(Роман)
Шрифт:
Деревня Охов небольшая и нелюдная. Дворов в ней шестнадцать. Но она приглянулась пану Тышкевичу. Через Охов проходил старый шлях, который самым коротким путем вел из Несвижа в Пинск и затем через черкасские земли в стольный Киев. Прикинув умом да поразмыслив, пан Тышкевич купил Охов и был доволен. В полверсте от Охова, на взгорке, он поставил дом, коровник и птичник. Через год решил выстроить корчму и капличку.
На черной и жирной оховской земле хаты мужиков стояли роскошно. В густых лесах, что обняли широким кругом поселище, вдоволь хватало зверья и воды. Мужикам промысел был хороший, и всю зиму дубовые кадки держали вяленую лосятину да грибы. За грибы и зверя пан Тышкевич увеличил барщину до пяти дней. Чернь роптала. Пан Тышкевич грозился
21
Провинившемуся разрезали живот, конец кишки прибивали к дереву, а хлопа били кнутом и заставляли ходить вокруг дерева. Отсюда поговорка «вымотать кишки».
Поспешный отъезд пана оховские мужики сразу понять не могли. Вскоре принесли весть, что к деревне приближаются татары. Известие это приняли с тревогой, а потом решили, что прошло то время, когда приходили на Белую Русь чужеземцы.
В полудень пошла старуха к колодцу, который был на краю деревни. Вытянула бадью, а налить воду в ведро не успела. Просвистела стрела, и свалилась баба замертво.
С криком «Алла!..», сверкая кривыми саблями, выскочили из кустов всадники и пустили коней по деревенской улице. Выбегали из хат мужики и бабы. Тех и других хватали арканами. Старух и детей рубили саблями. Только один трехлетний Силан избежал суровой участи — испугавшись крика и воя, что стоял над деревней, спрятался в кустах боярышника за хатой.
Спешившись, татары разбежались по дворам искать поживу. Увязывали в тюки и приторачивали к седлам кожухи, постилки, снедь. Потом подожгли Охов и покинули его, угоняя в далекие края пленных девок.
Через месяц возвратился в маенток пан Тышкевич. По черни не бедовал и не думал о ней. Радостно билось сердце, что не выявили татары дом, стоявший в стороне, не увели живность. Но через три года и в маенток пришла беда. Во сто крат оказались страшнее татарских сабель бердыши и косы сурового Северина Наливайки. Едва его отряд пришел на землю Белой Руси, как загудел улеем край. Чернь поспешно взяла в руки вилы и топоры, горожане — сабли и — к Наливайке. Под мощными ударами крестьянского войска пали Могилев, Давид-Городок, Туров, Пинск. Теплым мартовским днем, раскидывая комья талого снега, конное казацкое войско промчалось мимо сожженного татарами Охова и обложило маенток пана Тышкевича. С паном никаких разговоров о выкупе не вели. Сына, двух дочерей и пани под улюлюканье и свист черни посадили в колымагу, на которой возили навоз, и великодушно отпустили, а пан Тышкевич закачался в петле на воротах. Маенток разграбили и спалили, а живность увели…
Почти пятьдесят лет прошло с тех пор. Заново отстроились деревни, сожженные татарами, стерлись в памяти имена тех, кого угнали крымчаки в неволю. И только по деревням, словно призрак, ходили легенды и сказы про грозного Северина Наливайку — защитника обездоленной черни.
Внук пана Тышкевича, князь Станислав Тышкевич, приехал в Охов из Вильни и долго стоял на холме, где некогда был маенток деда. Старый лес вырубили, раскорчевали, а с холма стали видны девять хат нового Охова. Ожил старый шлях. Тянутся к Пинску купеческие телеги, а к Несвижу везут соль из астраханских учугов, вяленую рыбу из Русского моря, бухарские шелка. Но теперь купцов с каждым днем все меньше.
Пан Станислав Тышкевич раздал девять наделов земли куничникам. Один из наделов взял угрюмый высокий мужик Силан, прозванный Сиротой. Кличку такую дали ему потому, что не было у него ни отца, ни матери, ни братьев. У людей
Землю Силан любил и лелеял. Весь надел раскорчевал, расчистил, выбрал из него сорную траву и возделывал так, что стала земля мягче пуха. Она вознаградила Силана щедро: хлеба родила хорошие, густые. Крупное золотистое зерно радовало сердце, и Силан думал, что годов через пять-шесть будет излишек, который свезет на ярмарку в Пинск, а за деньги купит живность. Но пока собрать денег Силану не удалось. Кроме того, за последний год он задолжал пану за куницу сорок грошей.
Приезд пана Тышкевича в Охов не предвещал ничего хорошего. И Силан украдкой поглядывал из-за куста орешника, как прошел пан к хате старосты. Возле хаты, под березой, поставили столик, застеленный белой скатеркой, и скамейку. Тышкевич опустился на скамейку, и слуги завозились возле пана. Силан увидел двух похолок в белых кафтанах, и сразу защемило сердце. Предчувствие не обмануло Силана. Староста обежал хаты и велел мужикам немедля собираться. Силан перекрестился и пошел к хате старосты.
Девять хат — девять мужиков. Стоят молча, сбившись в кучу неподалеку от хаты. Ждут. Пан Тышкевич отпил из гладыша кислое молоко, вытер губы и, покосившись на мужиков, спросил старосту:
— Все?
— Все, ваша мость.
Ждут мужики, что скажет пан. А тот не торопится. Чешет пальцем затылок, дергает с курчавых бровей волосы и смотрит на белые облака. Мужики видят быстрые колкие глаза, острый нос, торчащий над черной щеткой усов. Вздрогнули усы.
— Кто? — пан Тышкевич сузил глаза и посмотрел на эконома.
— Степка Бурак.
— Степка! — крикнул староста.
Степка Бурак, сутулый длиннорукий мужик, вздрогнул и опустился на колени.
— Шестьдесят грошей за куницу, — прочитал эконом.
— Почему не отдает? — спросил Тышкевич у старосты.
— Отдам, ясновельможный, — божился Степка. — Свезу в Пинск овес и коноплю и отдам…
— Не хочет куничными отдавать, пойдет в тягловые! — прошипел пан Тышкевич. — Пять дней в неделю… Похолки! Десять плетей ему, чтоб помнил про долг.
Похолки схватили Степку, бросили на траву и задрали на голову рубаху. Засвистела плеть, и голос эконома считал:
— Раз… два… три… чытыре…
Степка не стонал, не просился. Только дышал тяжело и быстро. Отстегав, похолки толкнули Степку ногой в бок.
— Сгинь с очей!..
Не успел Степка подняться с травы и завязать на штанах веревочку, как голос старосты оповестил:
— Силан Сирота!
Похолки схватили Силана и бросили на траву. Кто-то сел ему на ноги, кто-то тяжело придавил голову к земле. Упругая плеть обожгла спину, и Силан сжал зубы…
Поднялся, шатаясь. А пан процедил:
— В костел ходит?
Обомлела душа. Мимо воли приподнял голову и встретился взглядом с ясновельможным. Тот повторил:
— Ходит?
Ответил староста:
— Пойдет, ваша мость.
— Еще десять плетей сучьему сыну! — пан Тышкевич ухмыльнулся. — А ходить не будет, шкуру живьем сдеру.
Силана снова бросили на траву.
Все девять мужиков были старательно высечены в тот же день похолками во дворе у старосты.
А через две недели жизнь Силана пошла колесом. В полдень сонную тишь Охова нарушил людской говор, скрип повозок и храп коней. Грозно поблескивали пики и широкие лезвия алебард. Страх и смятение навевали крылья гусар и тяжелые черные кулеврины на неуклюжих деревянных лафетах. В хате старосты остановились ясновельможные паны — стражник Мирский и пинский войт Лука Ельский. Оховские мужики знали, что войско идет к Пинску, в котором засели черкасы вместе с горожанами. И теперь рядили, что будет с повстанцами. Насмотревшись на рейтар и драгун, на колонну пикиньеров, мужики не сомневались, что войско без боя вступит в город, ибо выстоять против такой рати — немыслимо. Вместе с тем полагали, что казаки всеми силами будут упрямиться и город без сражения не сдадут.