Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Ты что, оглох?!
Шаненя вздрогнул.
— Думы всякие…
Вышли из подземелья на чистый воздух, и закружило в голове. Резанул по глазам денный свет.
— Теперь уразумел? — Не торопясь, Небаба достал из кармана кунтуша тряпицу, осторожно развернул ее. Шаненя увидал горсть пуль. — Потому и льем… Твоего подмастерья работа. Алексашки.
Со стороны ратуши на коллегиум потянуло дымом.
— Горит. Не пожар ли? — встревожился Шаненя и потянул ноздрями воздух.
— Пожар не к месту, — Небаба свернул тряпицу и спрятал пули. — Сухота стоит. Джура, коней!
Любомир подвел
— Добегу быстрее.
Небаба смеялся, качаясь в седле:
— Пособь, Любомир!
Джура взял коня за уздечку. Только тогда Иван неуклюже всунул ногу в стремя.
— Конь — разумная скотина, к своему привыкает быстро.
Шаненя пустил коня рысью следом за атаманом. Завернули за угол, и отлегло сердце Небабы. Перед ратушей суетливая толпа народу — мужики, бабы. Детишки вертятся. Неспокойный гомон. На мостовой разложен костер. Он чадит густыми сизыми клубами. Возле костра телега, и на ней Ермола Велесницкий. Нос у Ермолы распух, и Велесницкий гундосит. Что он говорит, издали не слышно. Только видно, что рукой машет и держит скруток пергамента. Увидав Небабу, толпа на мгновение притихла, замерла, и стал слышен голос Велесницкого…
— Грамота сия королевская дает право панам мети закладней. А те закладни, которые будут займаться ремеслом и торговлей разной, повинны платити сербщину и ордынщину…
Снова взорвалась толпа гомоном и заколыхалась в неспокое. Гневные голоса требовали:
— Спалити грамоту!
— В огонь!..
Велесницкий бросил в костер сверток. Рассыпались листы, вспыхнули разом синевато-фиолетовым пламенем и зачадили. Едкий дым першил в горле, и все же он был сладок для черни. Горело то, что было причиной многолетних споров и обид. Ермоле передали охапку бумаг.
— Читай! — требовала толпа.
— Тишей, люди, не слыхать!
— И слушать нечего, в огонь!
— Паны нам почали кривду и утиски великие делать… — продолжал Велесницкий. Он поднял скруток над головой и потряс им. — Моцно хотели люди их судити и рядити… Сие квиты попасовые, подымне и поборовые…
— Огнем палити квиты! — взметнулись десятки рук, сжатые в кулаки. Сверкнули косы и зубья вил.
— Чтоб в помине не было! — Гришка Мешкович вскочил на телегу, вырвал из рук Велесницкого квиты и со злостью швырнул их в костер.
— Слухайте, мужики! — Ермола сорвал с головы шапку и помахал ею. Стало тише. — Бесчинствует духовенство в городах и весях. В Меньске отняли в унию православный Свято-Духовский монастырь… Вознесенский монастырь отдали под начало виленским униатам, а землю Воскресенской церкви подарили татарам, чтоб мечеть будовали…
Толпа клокотала.
Из ратуши мужики тащили охапками инвентарные книги, описи имущества горожан, купчие ведомости и все, что попадалось под руки. Шипела, скручивалась, как береста, бумага, чадила, бросала в небо снопы искр и белого удушливого дыма. Город был взбудоражен. По улицам, потрясая кольями, носилась чернь и работные люди. В шляхетном городе звенело оконное стекло, летели наземь заборы, трещали в домах двери. Ломалось
Сейчас Небаба не думал о бунте мужиков. Его тревожили другие мысли. Объехав городскую стену, приказал часовым казакам, чтоб зорко следили за дорогой. Затем осмотрел, крепко ли заперты ворота, и, убедившись в этом, успокоился.
— Город взяли, а что будет дальше, неведомо. — Небаба с тревогой посмотрел на небо. Ветер гнал низкие, темные облака, в которых таяли кресты костела святого Франциска.
— Вернется войт с рейтарами? — не скрывая тревоги, спросил Шаненя. — Как мыслишь?
— Вернутся, — уверенно подтвердил Небаба. — За Пиньск паны будут головы ложить.
— Пока нету войска, атаман, прикажи бить в колокола и собирать ратный люд. Все вместе выдюжим.
— Запросим сотников и на совете решать будем. Придется — ударим.
Слова Небабы внесли полную сумятицу. Один за другим возникали вопросы, на которые Шаненя ответить не мог. Если Небаба был твердо уверен в том, что рейтары снова возьмут город, зачем же было рваться в него и ложить казацкие головы? Неужто Небаба не знает, что войт обложит город и сеча будет смертельная? Не благоразумнее ли уйти казакам из Пинска? В городе сидеть — как в западне. А может быть, у Небабы есть тайный, хорошо продуманный план? Ведь хитростью разбил пана Валовича… Если уйдет Небаба из города, куда деваться черни и ремесленникам? Выход один — идти с казаками. А тогда всю злобу войт выместит на бабах и детях…
Нет, Шаненя не жалел, что поднял мужиков на бунт и сделал этот трудный шаг. Больше не было сил терпеть панский гнет и сносить надругательства иезуитов. Не он бросил бы клич, так подняли б люд другие.
Небаба разгадал, что тревожило душу ремесленника. Еще в лесу он собирался обо всем рассказать Шанене, да не выпал час. Говорил тогда намеками, коротко. Да и теперь говорить не время: день выдался трудный, много казаков полегло и хлопов. И все же пришлось начать разговор.
— Одним загоном панское войско никогда не осилим, Иван. И думать об этом нечего.
Шаненя ничего не ответил. Только повернул голову и ждал, о чем будет говорить Небаба дальше. Атаман привязал коня к частоколу, что разделял сад и коллегиум, неторопливым шагом прошел к шатру. Джура поставил шатер посреди двора: не любит атаман смердючий дух, которым пропитаны иезуитские костелы и монастыри. Возле шатра казаки сложили десяток седел, снятых с рейтарских коней. Небаба сел на седло.
— Не осилим панов, но ударить им по гетманову войску с севера не дадим тоже. Заставим короля Яна-Казимира держать рейтар на месте.
Обида тяжелым комом подкатилась к горлу Шанени. Выходит так, как думал он раньше и чего опасался больше всего: закончится война гетмана Хмеля с королем, запишут казаков в реестровые, снимет Ян-Казимир с черкасов непомерные налоги и подати. Подадутся казаки в родные земли. А здесь, на Белой Руси, будет снова, как было доселе?
— Потом и белорусцы не нужны будут?.. — язвительно спросил Шаненя. — Так?
— Ты мне душу не трави! — вскипел Небаба. На переносице у него сошлись брови.