Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Я-то? О-го-го! И под Азовом сидел, — Юрко закатал рукав. Повыше локтя Алексашка увидел синевато-красный рубец. Он был свежим. Юрко сморщился, словно от боли. Про Азов Алексашка ничего не слыхал. Подумал только, что обошел казак половину света, много повидал.
— Далеко этот Азов?
— У моря. Далеко.
— Недолго было совсем отсечь, — Алексашка снова неодобрительно посмотрел на руку.
— И такое у казаков бывало. Пока меня господь бог бережет. А как дальше будет — не знаю.
— Что это тебя под Азов занесло? — не унимался Алексашка.
Юрко затеребил оселедец и уставился на Алексашку удивленными глазами.
— Дурной ты или не понимаешь? Война с турками была.
— Я почем знаю, война или не
Юрко помягчел.
— Десять год назад турки набежали на Азов. Взяли город и оттуда — на станицы донские за полонянками и скарбом кидались. Нечто можно было терпеть такое? — Юрко сверкнул черными глазами и насунул на лоб шапку. — Азов взяли, а турков порубили. Через год пришел под стены татарский посол и велел сдать город. А казаки ему ответили: «Не токмо что город дать вашему царю, и мы не дадим с городовой стены и одного камня снять вашему царю, нешто будут наши головы так же валяться, станут полны рвы около города, как топеря ваши бусурманские головы ныне валяются, тогда нешто ваш город Азов будет…»
— И что было потом?
— Потом, через года со три, пришел Гусейн-паша с несметной ратью и обложил город. Ушли мы. Не стали кровь лить. Но и турок не стал вершить набеги.
Юрко замолчал, насупился, думая о чем-то своем. Не спрашивал больше об Азове и Алексашка. Было ясно ему, что Юрко казак храбрый, земле своей предан и вот уже десять лет не слезает с коня. Год ему было за тридцать, и Алексашка подумал, что должна быть у черкаса семья. Тревожить казацкое сердце не хотелось. Алексашка снял с потухшего горнила два молота, разыскал зубило, положил клещи.
— Да, повидал ты немало. А родом откуда?
— Где был, там нету. Ни рода теперь, ни племени. Только, может, ждет меня Мария. Если жива. Вот такая, как твоя, чернобровая…
Больше Юрко ничего не говорил. Взял зубило, проворно перебил раму и, отрубив кусок свинца, начал старательно плескать его молотом. Свинец был мягким и ковался легко.
— Пулелейки нет у тебя? — спросил Юрко. — Плавкий ли? Да попроворней раздуй горн.
Пулелейки в кузне не оказалось — ни к чему она. Литьем пуль Шаненя не занимался. Но раздуть горн для Алексашки было делом простым. Угли сухие, мех исправный. В губку обронил искру и качнул пару раз дышло — зарделось розовое пламя. Юрко куда-то бегал и принес крошечный ковшик с острым носиком и деревянной ручкой. Алексашка догадался, что это и есть пулелейка. В нее набросали кусочки свинца. Пошла работа. К вечеру высыпали в песок первый десяток пуль. Все же долго возились, пока сноровку обрели. Радовался Юрко.
— Будет рад атаман, — Юрко пересыпал пули с ладони на ладонь и смотрел на них, как на диковину.
Завязав пули в тряпицу, пошли искать Небабу.
Иезуитский коллегиум на самой Васильевской горке. Позади, от дворов, высокий берег Пины. Впереди коллегиума — костел, монастырь и ратуша. Серая, приземистая трехэтажная громада. В коллегиуме Шаненя никогда не был. Делать ему там нечего. На здание поглядывал косо — коллегиум считал рассадником еретиков и нечисти, от которой шли все беды работному люду. Сейчас с любопытством переступил порог. От дверей на второй этаж ведет широкая лестница. Будто винтовая, она трижды поворачивает и выводит на площадку. Вдоль длинного коридора квадратные колонны под стрельчатым сводом. А с правой стороны — кельи. В коллегиуме тихо и мрачно. Куда девались обитатели, Шаненя понять не мог. Может быть, сбежали через мост на другую сторону Пины, а может, успели укрыться в Пинковичском костеле, что в нескольких верстах от города, бежав тем же потайным ходом. В кельях все было на местах. На деревянных койках сенники, застеленные шерстяными постилками, и жесткие подушки. На столиках молитвенники, чернила с песочницами и листики бумаги. Воздух был устоявшимся,
Любомир увидел Шаненю на третьем этаже коллегиума, возле окна, из которого виден весь город, Пина с лодками и баркасами, вдалеке — серебряный рукав Струмени. С такой высоты Шаненя никогда не видал города.
— Все кельи облазил, пока тебя нашел.
— Дивлюся, — оправдывался Иван. — Уж больно забавный Пинск.
— Не время дивиться. Небаба кличет.
Сапоги Любомира загремели по гулким ступеням. За ним едва поспевал Шаненя. На первом этаже из коридора свернули в крошечный закаморник, и в полутьме Любомир нащупал ручку двери. Вошли в комнату, уставленную полками с книгами. В старинном резном кресле сидел Небаба. На столике перед ним несколько толстых книг. Рядом, на расстеленном полотенце — хлеб и вареное мясо. Небаба жевал и переворачивал листки книги.
— Джура, налей Шанене браги. За день и у него во рту пересохло.
Да и не только пересохло, но и хотелось есть. Шаненя выпил уже перекисшую брагу, вытер ладонью бороду.
— Бери мясо. — Кусая говядину, Небаба похлопал ладонью по книге с толстыми деревянными обложками, обтянутыми телячьей кожей, и кивнул на полки: — Библиотека. Книги на латынской, гишпанской, греческой мовах. Но больше на польской.
— Слово божее учили, — ехидно заметил Шаненя. — Дабы Брестский собор толковать черни.
Небаба не обратил внимания на колкое слово.
— Не только. Географию, математику и риторику учили. Джура, неси свечи! Сейчас тебе сховище [19] покажу.
Любомир принес канделябр.
— Веди!
За джурой пошел Небаба. Следом — Шаненя. В библиотеке, за крайними полками, была дверь. Любомир толкнул ее. Повеяло холодком. Каменные узкие ступеньки вели вниз. В подвале было сыро, пахло плесенью и мышами. Нашли еще одну дверь. Она набрякла от сырости и открывалась туго. Вошли в маленькую комнату, напоминающую склеп. На полу и в углу кучей лежали книги, покрытые плесенью.
19
Хранилище (бел.).
— И здесь писания, только другие.
— Может, ненужные, — усомнился Шаненя, поднимая с пола тяжелую книгу.
— В том и дело, что ненужные. — Небаба взял у Шанени книгу. Любомир поднес ближе свечи. Пламя заколыхалось и замерло. Небаба, медленно водя пальцем, прочел порыжевшую страничку: — Букварь языка славянского. З Могилева. З друкарни Спиридона Соболя. Лета 1636 года… Не нужен…
Губы Небабы дрогнули и скривились в презрительной усмешке.
— А остальные?
— Такие же. — Небаба поднял еще одну книгу. Она была влажная и заплесневелая. Мыши погрызли переплет. Буковки потускнели, покрылись черными крапинками листики. — Премудрости божией книга починается. Зупольно выложена на русский язык доктором Франциском Скориной… Из славного града Полацака.
Шаненя стоял удивленный и задумчивый. Пересохшие губы механически повторяли за Небабой, голос которого был глухим… Катехизис… то есть наука стародавняя христиан святого письма… для простых людей языка русского… Сымон Будный… И припомнился недавний разговор с владыкой Егорием, который жаловался на ксендза Халевского. Требовал ксендз, чтобы закрыли братскую школу, ибо читают ученики недозволенные, пасквильные книги, направленные против шановного панства и униатов. Русские писания поперек горла стояли ксендзу острой костью. Не потому ли сбросили книги в подземелье? Ненужные… Полемичные и шкодные… Ксендз Халевский настоятельно уговаривал Ермолу Велесницкого, чтоб своего отрока вел в коллегиум, где содержать его будут за кошт короны — кормить и учить наукам разным, а также мовам греческой и латыни. Не согласился Ермола. И ходил отрок в братскую школу…