Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Не серчай, атаман. Не хочу обиды твоему сердцу. Знаешь сам, камня за пазухой не таю. Сказал, что думал.
— Знаю, — помягчел Небаба. — И тебе знать следует, что войну гетман Хмель ведет не только ради реестровых списков. Не они главная печаль. Ну, будет сто тысяч реестровых казаков. А потом что? Через пять год король поднимет коронное войско и снова пройдет мечом? Под русского царя — вот единая дорога Украины. И Белой Руси тоже. Ежели черкасские земли возьмет царь под свою руку, быть и Пинеску там. Иначе погибнем. Не от иезуитов, так от свейского войска.
Шаненя слушал, потупив
— Перечить не буду. Может, и твоя правда, атаман. Только черни все это неведомо. Чернь по-своему судит.
— Чернь не дурнее нас с тобой.
— Не смею так думать. А тебе скажу, атаман, что мужики и челядники не отступят от начатого дела. Они обет будут блюсти свято и клятвы не порушат.
— Этих слов я ждал от тебя. — Небаба облегченно вздохнул. — Тебе утром надобно раздать все алебарды и сабли. У кого кони есть, пусть седлают коней и держат напоготове.
— Раздам, — кивнул Шаненя.
Недалеко от шатра послышался шум и казацкая ругань.
— Пошел вон! — кричал казак. — Я тобе дам грабницю. Геть з моих очей!..
— Пусти к атаману, — настаивал пришелец.
— Не пущу! Кажи, что хочешь?
— Что там? — приподнявшись, крикнул Небаба.
— Бовдур [20] якийсь до тэбе! — зло ответил казак, размахивая кнутом.
— Пусти его.
Шаненя сразу узнал хранителя униатского монастыря пана Альфреда. Пока тот шел, успел шепнуть о нем Небабе. Хранитель приблизился к шатру, не поклонился, но голову опустил. Это заметил Небаба и, нарочито резко кашлянув в кулак, окинул пана Альфреда угрюмым взглядом. Смотритель вздрогнул, втянул худую, тонкую шею и снова поклонился.
20
Дурак (укр.).
— Что хотел?
— Прости, пан атаман, отважился сказать тебе, что недостойно поводят себя холопы и казаки…
— Отчего это так недостойно?! — насупился Небаба, перебив смотрителя. Тот поднял голову и, встретившись испуганными глазами с Небабой, замолчал. — Просился ко мне, а теперь язык отняло? Говори!..
— Покрали, пан атаман, дорогую утварь, порубили саблями хоругви святые, гербы ногами потоптали…
— Знаю. Что еще хотел сказать?
Смотритель снова замолчал, недовольный тем, что атаман не дал договорить. Подумав, затряс седой головой.
— В лютой, звериной злобе подоставали из склепов с дорогими гробницами достойных людей и тела их повыбрасывали. Негоже!..
И вдруг Небаба, держась за бока, захохотал раскатисто и громко. Смотритель недоуменно смотрел на трясущиеся плечи атамана. А тот, забрасывая голову, заходился в смехе, словно были перед ним потешные. И вдруг смех оборвался, словно обрубили топором. Небаба побагровел, глаза его стали свирепыми. Он вскочил. Сжал ладонью рукоятку сабли. Голос сорвался, стал глухим и тяжелым.
— А выкапывать бабу из могилы и ховать дважды — это достойно?!. Говори, мерзкая душа твоя!
Смотритель попятился. Похолодела кровь — неровен час, вырвет казак саблю.
— Не ведаю, пан атаман. Я не выкапывал
— Войт не трогал, и ксендз Халевский не выкапывал. Выходит, нет виноватых?
— Холопы на земле Речи Посполитой живут. Холопы — слуги короля. Стало быть, ховать надобно отповедно.
Небаба сложил кукиш и ткнул его в самый нос смотрителя. Тот сморщился.
— Вот!.. Православные с древних времен в лице своих предков имели свою святую веру, крещение, духовных пастырей и все церковные предписания от константинопольского патриарха выполняли, что в свободе и правах вероисповедания они были утверждены и русскими, и литовскими князьями, и польскими королями…
— Прикажи, пане атаман, чтоб гробниц не трогали, — настаивал на своем смотритель.
— Сам иди проси чернь и казаков. Это их дело. Могут и уважить твою просьбу… А просить будешь, помни: униатский епископ витебский Иосафат Кунцевич православных из могил выкапывал и волкодавов человечьим мясом кормил…
Пан Альфред съежился.
— Иди! — приказал Небаба.
Ушел смотритель. Ушел Шаненя. Поздно сидел в шатре Небаба, думал. Тускло горела свеча. Примостившись на маленьком походном столике, на лоскутке бумаги писал цифирью записку атаману Гаркуше, который стоял загоном под Речицей. Просил в письме, чтоб шел на Пинск как можно быстрее…
Когда начнет светать, записку возьмет ремесленный человек Гришка Мешкович…
Небаба вышел из шатра. Ночь была густая, темная. Город, который днем клокотал гневом и ненавистью, утихомирился. Небаба понимал, что тишина, которая повисла над домами, обманчива. Она — как порох. Пусть только проскочит искра, и — взорвется невиданным и неудержимым грохотом.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Тайным ходом войт пан Лука Ельский, гвардиан пинский ксендз Станислав Жолкевич и прислужник вышли на берег Пины. В птичнике прислужник наскоро перевязал пану войту раненую руку. К счастью, казацкая пуля не задела кость. Она порвала рукав и чиркнула по коже, оставив след.
— О, матка боска!.. Схизматики подлые… — твердил прислужник, вздыхая и охая.
Пан Лука Ельский молчал. Только желваки вздрагивали под бледными гладко выбритыми щеками. Он изредка поворачивал голову в сторону дворца и прислушивался к недалеким гулким выстрелам, которые доносились из шляхетного города. О, если б было у него сейчас войско! Переколол бы всех казаков, а мужиков посадил на колья. В ярости сжал кулаки так, что побелели пальцы. Сквозь зубы процедил прислужнику:
— Коней!
Кони были готовы, и втроем поскакали к Иваново. Около полудня были там. В Иваново ожидали рейтар и капрала Жабицкого. Рейтары, отступая под натиском казаков, удачно проскочили мост через Пину, хотя и ждали там засаду. Правым берегом дошли до села Конницы. Там бродом перебрались на левый берег и оказались в Иваново часом раньше войта. Увидев Жабицкого, пан Лука Ельский обрадовался, хотя и высказал ему свое недовольство рейтарами. Жабицкий защипал ус.
— Чернь, ваша мость, мерзкая чернь! Холопы в сговоре с казаками. Перебили стражу и открыли ворота черкасам.