Белая Русь(Роман)
Шрифт:
К вечеру за Силаном пришел староста и повел в хату. По дороге поучал:
— Переступишь порог — падай в ноги. Внимай, о чем тебе будет говорить ясновельможный пан.
— Смилуйся, — просил Силан. — Зачем я надобен ясновельможному?
— Знать не знаю.
Пока шли, все передумал Силан. Может, земли куничные продал пан? В таком разе почему других мужиков не зовут? А может, просил рейтар высечь его? Секли же недавно похолки, и спина еще не зажила. Скорее всего что сечь будут. За что — Силан догадаться не мог.
Староста толкнул мужика к двери. Переступив порог, Силан упал на колени, не рассмотрев, кто есть в
— Вставай, — повелевал пан.
Силан приподнял голову. В углу хаты увидел троих сидящих. Первый, круглолицый, в камзоле, положил руку на черенок сабли и повторил:
— Вставай. Звать тебя?
— Силаном, ваша мость…
— Поближе иди. Ты, никак, боишься? А бунтовать смел?
— Не бунтовал я, ваша мость, — задрожало сердце Силана.
— Знаю. Не стал бы говорить с тобой, а посадил бы на кол. — И показал пальцем перед собой: — Стой здесь!
Силан подошел на шаг ближе и, кинув робкий взгляд, рассмотрел двоих: здоровузного, рыжеусого, с колкими, как шило, глазами и седого, в темном сюртуке с широким, расшитым серебром поясом. Силан сообразил, что все трое — ратные люди. Они сосредоточенно смотрели на Силана.
— Как мне ведомо, — начал второй, — ты задолжал пану Тышкевичу, податей не платишь. Не плетей заслужил ты, а на кол тебя посадить надобно. Но господин твой ясновельможный великодушен к тебе и терпелив…
— Пусть хранит его бог! — ответил Силан, но тревожное чувство все же охватило душу: давно известно панское милосердие. И на колы паны сажают в знак великой и нерушимой любви к черни. Ноги у Силана стали слабыми. Мелкая неудержимая дрожь прокатилась по всему телу, а лицо покрылось испариной.
— Приняв веру свою, не твоя ли душа воспылала любовью к ойчине?.. — пан не отводил глаз от Силана. — Тебе ведомо, что схизматы, сговорившись, предали Пинск и отдали его в руки врагов твоих?
— Говорят, ваша мость, что город обложили…
— Наверно, знаешь и то, что привел в Пинск черкасов вор и разбойник Небаба, по которому давно плачет веревка. Работные люди и чернь раскрыли ему ворота, за что будут наказаны богом… Хочу я, чтоб ты пошел в Пинск тайно и поелико возможным будет образумил чернь и посадский люд словом праведным господним, дабы не слушали предателей схизматиков, не верили им, оружия в руки не брали и никаких почестей черкасам не оказывали…
Силан слушал, о чем говорил пан. А тот хотел немного. Если б мог он, Силан, порешить схизмата Небабу — был бы королевской милости удостоен. Но это так, между прочим. Главная его забота — увещевать люд. Пан долго копошился в кожаном мешочке и, наконец, достал грош, положил в жесткую, широкую ладонь Силана.
— Бери!..
Силан вышел во двор. В голове кружило, все перемешалось, и как ни старался Силан припомнить все по порядку, о чем говорил пане, — не мог. Постепенно путаные мысли улеглись. Пан хочет порешить Небабу… Но и не говорил, чтоб он, Силан, вделал. А вот увещевать люд не требуется большого ума.
Вечером в хату Силана пришел оховский мужик Лавра.
— Разом идем, — прошептал он. — Только боязно мне.
— Чего боязно, — успокаивал Силан. — Ходить будем, глаголети… Пан обещал серебром заплатить и налоги поубавить… Хорошо было бы, если так…
— Обещал… — засомневался Лавра. — Да поглядим. Как бы не заплатил, когда восток с западом сойдется…
Утром
— А что на улицах деется? — хмурясь, допытывался войт.
— В город не заходил, не велено, — признался лазутчик.
— Жаль, — прикусил губу пан Ельский. — Значит, не видно казаков?
— Языка брать надо, ваша мость, — разгорячился Жабицкий.
— Теперь не надобен, — пан Лука Ельский отрицательно покачал головой. Решил идти к Пинску, до которого было от Охова десять верст.
Когда подошли к городу, войт приказал держать войско в лесу, костров не разводить, лошадей отвести подальше, чтоб не ржали у стен. Вместе с капралом Жабицким выехали на опушку и остановились, разглядывая город. Скупое осеннее солнце мягко вырисовывало на бледном небе белые громады костелов, монастыря и коллегиума. Кое-где над домами устало вились жидкие дымки. Высокие тополя отряхнули листья. Над деревьями стаей кружили галки. Северские ворота были раскрыты. Ни часовых, ни черни. Вскоре вышел за ворота мужик с веревкой, подошел к опушке леса, собрал хворост и, взвалив на плечи, пошел в город. Затрепетало сердце Луки Ельского: сами ушли черкасы из Пинска! Но идти в город Ельский колебался.
Половину дня простояли возле высоких смолистых сосен, поглядывая на ворота из-за густого, молодого орешника. Надоело капралу Жабицкому неподвижно сидеть в седле. Да и кони стоять не хотели. Несколько раз тихонько кашлянул в кулак. Все равно не поворачивал голову пан Лука Ельский. Думал войт. И, наконец, решился:
— Пойдем в Пинск!..
Капрал облегченно вздохнул, хоть и продолжали мучить его какие-то неясные сомнения. Ему-то приходилось иметь дело с черкасами. И всякий раз они обманом и коварством наводили ужас на рейтар и драгун. Знал об этом и Лука Ельский. Но допустить мысль о том, что войско, преданное Речи Посполитой, и на сей раз может обмануть схизматик-казак, не желал.
— Ваша мость, — капрал натянул поводья нетерпеливого коня.
— Ну…
— Пана Мирского ожидать не станем?
— Какая надобность ждать пана стражника? — войт резко повернул голову. Жабицкий заметил, как недобро сверкнули его глаза. Он повторил: — Пойдем в Пинск.
— Будет по-твоему, — покорно согласился капрал.
Жабицкий понял, что это решение окончательное.
Пришпорив коня, он пустил его лесной тропой. Выслушав капрала, Шварцоха зашевелил бровями. Он был в душе доволен, что боя не предстоит. Трубач заиграл построение.
Отряд вытянулся из леса, вышел на шлях и, не сбивая рядов, пошел к Северским воротам. Пан Лука Ельский видал, как выбежали два мальчугана, постояли возле рва и пустились вприпрыжку назад. К воротам поскакал рейтар. Постоял, посмотрел, что деется за стеной, и, убедившись, что никого нет за частоколом, поспешно вернулся. Теперь у Луки Ельского не было никакого сомнения, что казаки ночью покинули город. Он был и доволен, и одновременно сожалел об этом: выскользнул из рук Небаба. Одно теперь неясно: где он объявится. Может быть, пойдет под Лоев, но, скорее всего, повернет на Слуцк, а там, возможно, на Несвиж. Давно известно, что есть у черкасов желание пощекотать пятки гетману в его же маентке.