Белая Русь(Роман)
Шрифт:
— Даст бог, здесь помянем Небабу…
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Второй день сидят казаки в засаде. Тоскливо и муторно. Позевывая, смотрят на дорогу за рекой: не показалось ли войско пана стражника? Войска не видно. Только вышел из кустов орешника лось. Постоял, приподняв голову, послушал. За версту чует зверь человека, а хруст ветки в лесу и за две версты ловит. Поглядывают казаки на лося, вздыхают, мясо само в котел
Поглядывая на дорогу, Алексашка и Фонька за это время рассказали друг другу все беды, что приключились за четыре месяца, все думы поведали один одному. Фонька Драный нос был доволен своей теперешней жизнью. С казаками подружился сразу. И, видно, потому, что его доля походила на их судьбу, Фонька стал люб казакам. Дали ему казацкую саблю, ладного коня, но под Гомелем в бой не пустили, держали в резерве. «Не просись. Еще не крепок в седле, — сказал Варивода. — Снесут тебя, как соломинку. Надо будет — сам скажу, чтоб пошел…»
Слушал Фонька грустный рассказ про Устю, тяжело вздыхал вместе с Алексашкой, хлопал белыми ресницами. Не выдержав, упрекнул Алексашку:
— Не уберег ты ее.
— Как же уберечь было? — Алексашка повернулся с боку на бок. — Все на стену пошли, и бабы, и старики, и подлетки. Все. Она бы и слушать не стала.
— Да, — согласился Фонька. — Теперь все равно не вернешь.
— Вечером, бывало, сидели вдвоем над рекой… Прижмется она боком, голову на плечо мне положит. А у меня дух спирало от радости.
— Ты говорил ей, что люба она?
— Нет. Зачем говорить? Она и так знала.
— А Шаненя знал?
— Ну, вроде бы и знал.
— И не перечил?
— Чего ему перечить? Не урод я.
— Не в том дело. Посад в Пинске не малый. Мастерового и богатого люда хватало. Мог ей найти жениха с мошной. Не ровню тебе.
— Это верно. Пекари, гончарники, канатники деньгу да живность имели. А вот видишь, и не искал.
— Кончим воевать, — утешал друга Фонька Драный нос, — найдется любая.
— Где же искать, Фонька? Разве знаешь, где счастливую долю найдешь свою?
— От дурной! У черкасов невест брать будем, — не то шутя, не то серьезно ответил Фонька.
— Кончится война — на свои земли уйдут черкасы. А я останусь здесь. С Белой Руси нет мне дороги.
— Как это останешься? — удивился Фонька Драный нос. — Неужто собираешься вертаться в Полоцк?
— В Полоцк ли, нет — еще не знаю. Меня там не ждет ни брат, ни сват. И если вспоминает, то одна виселица. А черкасы многому научили. Заронилась думка собрать загон и пойти по Белой Руси. Таких, как ты да я, бездомных и обиженных, немало… — Алексашка кусал травинку и долгим, неподвижным взглядом смотрел на дорогу. — Хватит шановному панству нашей крови. Напились, насосались, как пауки. На всех дорогах люди на кольях сидят, ветер висельников качает.
То, о чем Алексашка говорил,
— Своим ли умом судишь?! — ужаснулся Фонька и сплюнул. — Мушкеты надобны, зелье, сабли. Коней где взять? А мушкеты — не рогатина, в лесу не выломаешь. На такую войну злата много надобно. И оно с неба не падает.
— Знаю, Фонька, все знаю. Не раз думал об этом. Злато будет. Посадские люди дадут, ремесленники. Им шановное панство — тоже кость в глотке. Сабли и мушкеты раздобыть можно. Теперь знаю, как делать надобно… Думал еще, что гетман Хмель не бросит люд наш в беде. Вратами останемся. Помощью не откажет. Но самая большая надежда на Русь. Вот кто руку протянет…
Слушал Фонька, и шел мороз по коже: уж больно смело говорил Алексашка. Ему и в голову никогда не приходила мысль о том, чтоб поднять люд…
Рядом зашептались казаки, вытянули шеи: по ту сторону реки от леса по дороге катился клубочек. Десятки глаз впились в него и не могли сразу понять, что катится.
— Заяц!
— Ей-право!.. — Алексашка приподнялся на локте.
— Волк поднял.
— Ой ли!
Заяц бежал к броду. Не добежав до него, сделал свечку, потом вторую и пропал в кустах.
— Люди подняли, — заключил Гаркуша.
Он не ошибся. На косогоре показались три всадника в синих мундирах. «Они!..» — вырвалось у Гаркуши. Каким мучительно долгим было ожидание! Чего только не передумал за несколько дней. Уже уверился, что вылазка купца оказалась пустой и ненужной затеей.
Всадники прискакали к броду и остановились у самого берега. Гаркуша отчетливо видит их лица — озабоченные и напряженные. Один из них, в плаще, плотный и усатый, приподнял шлем, окинул коротким взглядом правую и левую стороны, посмотрел на лес, что подходил к реке двумя клинами.
Алексашка узнал усатого сразу. Толкнул Фоньку локтем.
— Капрал! Ей-богу, он!
Фонька приподнялся, пристально рассматривая всадника. От напряжения замельтешило в глазах. И вдруг вырвалось из его полураскрытого рта:
— Он!
Так сказал, что услыхал Гаркуша. Сверкнул глазами атаман и, показав кулак, процедил сквозь зубы:
— Расшибу!
Алексашка прикусил язык. А Фонька Драный нос впился глазами в капрала, словно видел его впервые. Рука сама потянулась к сабле и сжала рукоятку.
Всадники долго стояли на берегу, смотрели песок — не видны ли следы копыт. Усмехнулся Гаркуша: ищите!.. Всадники постояли и, повернув коней, поскакали на косогор. Когда скрылись, махнул сотникам платком. Казаки уже знали, что делать. Отползли поглубже в лес и побежали к лошадям, что были отведены подальше. В седла вскочили в одно мгновение и вытащили сабли.
Гаркуша разбил загон на два отряда. Первый поставил справа от брода, второй укрыл в лесу слева. Решил, когда выйдет на берег войско — ударить с двух сторон.