Белая ворона
Шрифт:
— Всю жизнь я ходила к врачам-евреям, и мой мальчик… — она заплакала и вытащила носовой платок. — От каких только болезней ни лечил моего мальчика замечательный доктор Бухман. И от свинки, и от желтухи, и от скарлатины…
Фрау Шеллинг готова была рассказать о всех болезнях сына, как будто сегодня это имело какое-то значение.
Они уже дошли до их площадки.
— Герр Домет, — сказала фрау Шеллинг, прощаясь, — вы живете один, за вами некому ухаживать, но, если что понадобится, прошу вас, не стесняйтесь.
— Вы очень добры, фрау Шеллинг, — Домет открыл дверь. — Дай вам Бог здоровья!
— Зачем оно мне теперь,
Она снова заплакала и вошла в свою квартиру.
Захлопнув за собой дверь, Домет опустился на стул в прихожей. В зеркале отразилось перекошенное лицо: боль усилилась.
«Что у меня? Врач даже не поставил диагноз. Что мне делать? Искать по всему Берлину врача-еврея? Чушь какая-то. Может, эти таблетки помогут. У нас в роду все умирали молодыми. Отцу еще не было шестидесяти. Мне скоро — пятьдесят три. Когда я в последний раз отмечал свой день рождения? А с кем его отмечать? С Эльзой? Зачем я такой ей нужен!»
Домет едва доплелся до кухни, поставил на плиту чайник, принял таблетку, съел бутерброд и запил чаем — стало легче. Он переоделся и пошел в кабинет. Просмотрел на столе бумаги, взял несколько страниц начатой новеллы «Пистолет». Перечитал и разорвал.
«Какой из меня Конан-Дойль! Может, отдать „Последний из династии Омейядов“ в театр Лессинга? Черт с ними, пусть подписывают другой фамилией. Мне уже все равно. Могу даже Эльзе предложить, чтоб ее фамилия красовалась на афише вместо моей. Нет, надо написать о войне. О чем-нибудь другом сейчас не пойдет, когда весь мир воюет. Но я-то на этой войне не был, как я о ней напишу? О прошлой? Смешно писать о прошлой, когда настоящая еще не известно, чем кончится. Да и вообще, все сюжеты давно известны. А иначе и быть не может. Нет такого сюжета, которого не было бы в Ветхом завете. Я давно это заметил. Все, что есть в жизни, уже описано. Стоп. А если написать фантастическую пьесу о людях, которые убегают в потустороннюю жизнь? Пусть это будет лет через пятьдесят. Тогда и я смогу в нее убежать. Неужели в той жизни я снова встречу папу, Лину, Штрука, Амеири, Урбаха? Надо же, опять я убегаю, как мои герои: раньше — от себя, теперь — от самой жизни».
Домет пошел в спальню, но боль полоснула острым ножом, и он упал.
«Мама! Ма-ма!»
До телефона не дотянуться — высоко. Из последних сил он встал на колени, открыл входную дверь, дополз, опираясь на локти, до квартиры фрау Шеллинг и несколько раз постучал.
— Фрау Шеллинг! Это я — Домет. Фрау Шеллинг! Помогите!
Ключ. Верхний замок. Нижний замок. «Слава Богу!»
— Боже мой, герр Домет, что с вами? — ужаснулась фрау Шеллинг.
— Умоляю! «Скорую помощь». Скорее!
x x x
Бархатный баритон диктора неожиданно ворвался в операционную. Видимо, в коридоре санитар включил радио на полную громкость. «Наши доблестные войска под командованием фельдмаршала Паулюса ведут ожесточенные бои и уже добились заметных успехов…».
Закончив операцию, доктор Хенеке отошел от стола. Медсестра Марта вытирала Домету пот со лба.
— Капут! — прошептал Домет.
Хенеке перевел взгляд на больного и спросил сестру:
— Что он сказал?
Сестра равнодушно посмотрела на больного.
— Что вы сказали?
— Ка… капут.
Сестра вздрогнула.
— Больной сказал: «Капут».
—
В коридоре раздался лающий голос рейхсмаршала Геринга: «Даже тысячу лет спустя немцы будут говорить о битве под Сталинградом с гордостью и вспоминать, что, несмотря ни на что, окончательная победа Германии была достигнута там…»
Домет вцепился руками в больничный матрас и отчаянно пытался сказать что-то еще. Сестра низко наклонилась к нему, и Хенеке с удовольствием посмотрел на задравшийся халат, хорошо зная, что под ним скрыто.
— Война проиграна, — неожиданно четко произнес Домет и добавил: — Всем капут.
Сестра отшатнулась и посмотрела на Хенеке.
— Больной бредит, — сказала она испуганно.
«Да за такой бред расстрелять могут», — подумал Хенеке и показал Марте глазами на дверь: не подслушивает ли санитар, давно завербованный гестапо.
Она выглянула и сказала, что за дверью никого нет.
Мысли Хенеке переключились на обед с Мартой, после которого можно будет поехать к ней домой.
С операционного стола раздался предсмертный хрип.
Марта хотела подойти к больному, но Хенеке ее остановил.
— Он уже умер. Пойдем обедать.
— Но надо сообщить…
— Ничего не надо, — отмахнулся Хенеке. — Он — араб.
От автора
После выхода в свет книги «Три женщины» я собирался написать беллетризованную биографию еще одной женщины, оставившей заметный след в истории XX века. Начал собирать материал, и, когда рылся в своем архиве, под руку попалась старая газетная статья, которая изменила мой замысел. Стало ясно, что герой моего будущего романа вовсе не женщина, а мужчина. Узнал я и о том, что о нем уже писали профессор Иерусалимского университета Яаков Ландау и профессор Берлинского университета Герхард Хепп.
Мой герой был драматургом, его пьесы шли в Европе, он вел переписку с Хаимом Вейцманом, будущим первым президентом Государства Израиль, в реховотском архиве Вейцмана нашлись две толстые папки, в которых сохранились: переписка моего героя с Вейцманом и с другими руководителями Сионистской федерации, его статьи, одна из его пьес и даже его портрет работы известного художника, жившего тогда в Эрец-Исраэль.
На этом находки кончились. Современники, которые знали моего героя, умерли; потерялись следы его жены, дочери, братьев, и не у кого о нем спросить. Но приведенные в романе основные факты его биографии — подлинные, как и многие персонажи романа и описанные в нем события.
Разумеется, при написании романа нельзя было обойтись без работ по истории подмандатной Палестины и я приношу глубокую благодарность Амосу Элону, Йехуде Шимони, Алексу Кармелю, Амосу Левенбергу, Тому Сегеву, Иссеру Харэлю.
За оказанную помощь в работе над романом благодарю генерал-майора запаса Нехемию Броша, профессора востоковедения Яакова Ландау, г-на Исраэля Циглера, г-жу Юлию Канаш, г-жу Офиру Бар-Илан, профессора востоковедения Герхарда Хеппа (Берлин), профессора истории Рэнделла Битверка (Мичиган, США), г-на Снорри Бергсона (Лондон), дирекцию архива Хаима Вейцмана (Реховот), дирекцию Центрального сионистского архива (Иерусалим), г-жу Лею Маркус из дома-музея Германа Штрука (Хайфа), дирекцию архива Израиля Зангвилла (Лондон).