Белая ворона
Шрифт:
После трех месяцев работы у Домета появились знакомые: острослов Густав Вельбах из Пятого управления, ответственного за кино, и еще двое — из Шестого управления, ответственного за театры. Домет даже попытался воспользоваться такими связями, чтобы протолкнуть в театр свои старые пьесы, но ничего не вышло. Тогда он решил написать киносценарий, но опять ничего не вышло. Ходовыми стали такие темы, как превосходство арийской расы над другими расами и борьба с еврейским злом. На одном из обязательных просмотров Домет увидел эпохальный фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли» и был потрясен. Чего стоят
«Может, написать сценарий комедии? Высмеять еврейского лавочника с его толстой женой? Нет, такой сценарий не пойдет: Вельбах сказал, что доктор Геббельс распорядился изображать евреев не смешными, а страшными. А страшные евреи у меня не получаются. Интересно почему. Их что, нет, или я их не знал? Подлых знал. Они ухватились за моего „Трумпельдора“, использовали его в своих пропагандистских целях и вышвырнули меня за ненадобностью. Я называл доктора Вейцмана „братом“, посвятил ему роман. А он на мое последнее письмо даже не ответил. А „Трумпельдором“ размахивал налево и направо — вот, мол, какие арабы есть в Палестине, за сионистов горой, мы с ними пойдем рука об руку. Как бы не так! Пойдут они с нами рука об руку!»
20
Август выдался жарким, и Домет хотел поехать к морю, но отпуск полагался ему только через три месяца. В Министерстве иностранных дел он получал четыреста пятьдесят марок, а здесь — четыреста. Но ему и этого хватало: купил много книг, новый костюм, диван, шкаф. И не на распродаже, а в хорошем магазине. Бюро там же купил. Продавец уверял, что оно — эпохи Людовика XIV. Нет, на Людовика у него денег не хватило бы, но вещь красивая.
После тюрьмы Домет полюбил блуждать по улицам, где никто не мешает думать.
Гизелла совсем не пишет, мама пишет редко, но подробно.
«Гизелла скоро закончит школу, за ней ухаживает молодой человек из хорошей семьи… в городе по-прежнему опасно, беспорядки не прекращаются… чувствую себя неважно… хуже всего, что рядом нет ни тебя, ни Салима, ни Амина. Вы с Салимом, по крайней мере, вместе, а Амин один в Америке. Приехали бы навестить, пока я жива…».
«Салим должен скоро вернуться из Египта. Надо купить ему что-нибудь. Он собирался перейти на трубку. Вот и куплю ему хорошую трубку. А я так никогда в жизни и не курил. Даже не пробовал…».
«Германия и Советский Союз заключили договор!»
Крик мальчишки-разносчика все-таки помешал Домету думать. Он купил газету. На первой полосе — большая фотография Риббентропа с русским министром иностранных дел Молотовым. «В Москве подписан пакт о ненападении… Сталин принял министра иностранных дел Третьего рейха…».
— Война!
Домет чуть не налетел на рослого мужчину в синем комбинезоне с газетой в руках.
— Война! — весело повторил тот, тыча в свою газету. — Мы договорились с русскими. Теперь нам сам черт не страшен.
Пока Домет дошел до дому, он еще несколько раз услышал слово «война». «Скорее бы Салим вернулся. Один Бог знает,
Дома Домет включил радио. Диктор сообщал о «колоссальной победе немецкой дипломатии». Домет переоделся и сел послушать, что еще скажут о подписании пакта между Берлином и Москвой, но передавали инсценировку романа доктора Геббельса «Михаль».
х х х
Первое сентября пришлось на пятницу. Домет побрился, оделся, позавтракал и пошел на работу. С шести утра разносчики газет орали: «Польша напала на Германию!», «Польша напала на Германию!», «Польша напала на Германию!», а из репродукторов доносился надтреснутый голос фюрера:
«Вы знаете, что я предпринимал бесконечные попытки решить мирным путем проблемы Австрии, Судетов, Богемии и Моравии. Я вел переговоры с польским правительством, но мои предложения были отвергнуты. Этой ночью солдаты польской регулярной армии обстреляли наших пограничников, и мы были вынуждены открыть ответный огонь».
На лицах людей — никакого воодушевления. В автобусах и в метро на удивление тихо. Мужчины хмурятся. Женщины испуганно молчат. В воздухе повисло непривычное равнодушие.
Напротив отеля «Адлон» рабочие снимали леса с нового здания промышленного концерна, и, когда мимо пробежали разносчики газет с экстренным выпуском, рабочие даже не обернулись. Может, люди ошарашены тем, что началась война? После Мюнхенской конференции они поверили фюреру, что войны не будет.
Многие еще помнили, как Германия встретила известие о войне 1914 года. Улицы были забиты ликующими толпами, солдат целовали, эабрасывали цветами, и все до хрипоты славили кайзера Вильгельма. А Домет от самого дома до дворца Леопольда не видел ни толпы, ни ликования, и никто не славил фюрера.
В воскресенье Англия объявила войну Германии.
Обычно в такой солнечный день, какой выдался сегодня, большинство берлинцев целыми семьями отправляются в лес или на озеро. А в это воскресенье, ошарашенные новостями, они стояли у репродукторов как немые, и дослушав сообщение до конца, расходились, не проронив ни слова. Нет, не потому, что каждое неосторожное слово или взгляд чреваты страшными последствиями, а потому, что никто и представить себе не мог, что фюрер ввяжется в войну.
Снова пронеслись по улицам разносчики газет, на сей раз — с бесплатным экстренным выпуском. На первой полосе — огромный заголовок «Фюрер отправляется на фронт».
Объявив войну Германии, Англия незамедлительно прервала с ней воздушные, морские и почтовые связи. Поэтому прервалась и связь с подмандатной Палестиной. Домет оказался отрезанным от дома. Единственным мостиком между ним и Палестиной оставался «Голос Иерусалима», который он слушал ежедневно.
В Министерстве пропаганды очередной новый лозунг недели гласил: «Евреи развязали войну».
21
«Трубку для Салима я купил, а он как в воду канул. Обещал же дать телеграмму. В Академии геополитики о нем ничего не знают. Правда. Салим собирался заехать к маме. Может, решил у нее задержаться? Нашел время! Теперь в Палестину даже письмо нельзя послать».