Бельгийский лимонад
Шрифт:
Прошли по ней немного вперед, наткнулись на объезд. Довольно длинная кривулина охватывала по проталине между кустами участок дороги, над которым в мокрядь, судя по всему, властвовала лужа. Сейчас она была выпита солнцем до пыли.
На кривулине, на самом открытом месте, и расположились. Коля поставил на огонь котелок с водой, извлек из вещмешка две пачки концентратов.
— Кашу сварганим или лапшевник?
Остановились на плюсовом варианте: кашу плюс лапшевник. Натрескаться, чтобы до вечера не тужить. До возвращения в лагерь. Распечатав пачки, Коля раскрошил топориком брикеты, но,
— Можно, — разрешил через минуту открыть глаза.
Я ждал чуда, маленького, но чуда. К примеру, чтобы на месте двух брикетов оказалось четыре. Увы, вожделенного превращения не произошло, зато рядом с ними теперь высилась... горка свежих грибов. Темно-серые, в извилинах, шляпки и объемистые, рыхлые ножки, выдранные из гнезд вместе с грибницей.
— Это заместо мин, — хохотнул, ликуя, Коля. — Первый после зимы гриб. У нас их сморчками кличут.
Шевельнулось сомнение, есть ли резон рисковать концентратами, добавляя к ним эти неведомые дары леса, однако кашевар успокоил:
— Такое ли еще харчо зафинтилим, будь спок! А если сухари туда же, настоящий люля-кебаб получится. Пальчики оближешь.
Неподалеку от нашей стоянки, шагах в десяти-двенадцати по ходу, темнела на белом стволе березы очередная дощечка. Обеспечив костер запасом топлива, нашарил в кармане карандаш и направился к березе, чтобы, как уже не раз делали сегодня, перечеркнуть на дощечке слово «Мины!» и поставить подпись. И еще сегодняшнее число.
Береза с дощечкой стояла в окружении кустов смородины на пятачке, зажатом между дорогой и объездной кривулиной. Я шел по кривулине, наметив издали место, где собирался повернуть к березе, шел, не глядя под ноги, удерживая в поле зрения лишь точку поворота, как вдруг что-то, какой-то неведомый импульс заставил приостановиться и опустить глаза: прямо передо мной, в полушаге впереди меня, тянулась поперек кривулины, на высоте двух десятков сантиметров над землей, тонкая, под стать гитарной, смерть-струна...
«...Противопехотная, осколочная, с взрывателем натяжного действия, вес в пределах пяти килограммов, обнаружена возле дороги на Можайск примерно в трех километрах от лагеря, уничтожена на месте...»
Такого содержания рапорт, в соответствии с инструкцией, обязан был я представить, возвратившись в расположение части. Не представил. Слова «уничтожена на месте» не соответствовали бы действительности, а без них рапорт не приняли бы.
Сохранить мину упросил Николай. Когда мы, отсоединив взрыватель, вынули из захоронки стальной цилиндр, лицо у моего напарника осветилось вдруг улыбкой.
— Знакомый механизьм, — он, как я понял, намеренно и с явным удовольствием исковеркал последнее слово, упирая на привнесенный туда мягкий знак. — И очень даже стоящий механизьм, тут приводное устройство работает не в нажим, а внатяг.
Подумалось, нет разницы, с помощью какого именно привода взлететь на воздух, но, пока собирался поделиться своими соображениями, Коля устремился дальше, принявшись доказывать, что мина с приводом натяжного действия может быть с успехом использована против врага на передовой.
— Вот, к примеру, заняли мы оборону, да? Притаил ее, дорогушу, перед своим
Словом, не устоял я под напором идеи — положить начало в нашем взводе такому необычному НЗ. Не проявил твердости. Откровенно говоря, не до того было. Знобкая оторопь, охватившая на лезвии последней секунды перед струной, отняла слишком много сил. Но и будь они, сомневаюсь, что стал бы слишком упорствовать, не предугадать мне было всего того, что свилось в клубок вокруг этой мины. Точнее, на подступах к ней. И на дальних, и в сантиметре от взрывателя.
Но не стану забегать вперед, на очереди рассказ о тех перекатах, на каких взбурлил этот памятный для меня день ниже по течению реки времени.
Еще когда возились с миной у вскрытой захоронки, укутывая смертоносный цилиндр в обмотки с ног Николая, мой кашевар несколько раз выходил на связь с будущим обедом — ловил ноздрями клочья дыма от костра, прослоенные аппетитным паром. Проверял степень готовности. После того, как уместили объемистый сверток в мой вещмешок — на этом я сумел настоять, — Коля скомандовал:
— Ложки к бою!
Пахло маняще, но незнакомо. Видать, грибы свое слово сказали. Коля снял котелок с огня, мы опустились перед ним на корточки, враз зачерпнули, подув, остудили, отправили одновременно в рот и — выплюнули.
— Люля-кебаб! — самокритично скривился от непереносимой горечи кашевар, пряча от меня глаза. — И что самое интересное, даже крошки от сухарей в это харчо вытряхнул.
Набулькал из фляжки воды в рот, протянул фляжку мне, чтобы тоже прополоскал, сам тем временем расчехлил саперную лопатку. Предупреждая мои вопросы, пояснил:
— Котелок треба опростать.
— Чего проще? Под куст — и вся недолга.
— Что ты, бурундук, не ровен час, наткнется. Сорока опять же может наклеваться — от жадности сразу не расчухает, что отрава, а там и растопыры кверху. А то собака из деревни набежит. Да мало ли!..
Выдолбил на обочине кривулины ямку, принес котелок, поставил на край, готовясь опрокинуть. В это время с дороги донесся просящий мальчишечий голос:
— Дядя-солдат, не выбрасывал бы едушку-то!
Занятые хлопотами у костра, мы, оказалось, «прообедали» момент, когда со стороны Можайска подъехала санитарная запряжка, стала у сроста основной дороги с кривулиной. Гнедая кобылица в оглоблях двуколки ритмично дергала мордой, требуя ослабить вожжу, но ездовой, поглощенный открывшимся зрелищем, не замечал сигнала.
Я узнал ездового — им оказался Ваня Постников из батальонного хозвзвода. Узнал его и Николай, посоветовал хмуро, все не выпуская дужку котелка:
— Закрыл бы поддувало-то, Ванюша, этак недолго и горло застудить.
— А оно у меня луженое, — благодушно осклабился Ваня и, кинув вожжи на круп лошади, направился к нам. — Первый раз вижу, чтобы со жратвой такие икспирименты. Или забогатели?
Коля выпятил живот:
— Душа боле не принимает, а таскать в котелке хлопотно.
Из-под локтя ездового вынырнул щуплый подросток в латаной стеганке, шагнул к Николаю с протянутым ведерком: