Бельгийский лимонад
Шрифт:
— Лишнее ежлив, так это...
Надежда и боль в голодных глазах мальчика враз отбили у Николая охоту шутковать, он схватил ложку, торопливо разгреб в котелке варево.
— Вот, — выловил кусочек гриба. — Сморчок чертов! Из-за этой пакости и концентраты, и сухари — все псу под хвост!
Глаза у мальчика потухли, он убрал ведерко, взял из рук у Николая ложку, вгляделся.
— Не сморчок это, а строчок. Гриб строчок. Строчки надо с умом пользовать.
Объяснил: в строчке много яда, но если его, мелко порезав, прокипятить,
Как мало требовалось знать, чтобы не загубить обед!
Наставив нас на ум, паренек поглядел просительно на ездового. Ваня кивнул ему:
— Иди, Санек, к сестре, перекурю с ребятами, и поедем.
Я оглянулся: возле лошади маялась-маячила девушка, одетая в шинель с долговязого немца — полы до земли, рукава подвернуты. Перевел взгляд на телегу: под брезентом бугрилось человеческое тело. В это трудно было поверить, но глаза не обманывали меня. Выходит, та страшная насыпь отдала детям труп матери.
Ваня подтвердил: на окраине Можайска, откуда он возвращался в лагерь, его укараулили эти брат с сестрой, упросили помочь. Им надо в деревню, что неподалеку от лагеря, в деревне у них тетка, сестра покойной. Там теперь будут жить, там, на сельском погосте, и похоронят мать.
Мы разговаривали с Ваней, пригасив голоса, лесная умиротворенность осталась непорушенной, и чужой звук сразу обратил на себя внимание: на дороге, со стороны нашего становища, народился стук копыт. Дремавшая кобылица встрепенулась, призывно заржала. Ответа не последовало, но скоро в просветах между деревьями замелькала фигура всадника.
— Никак, мое начальство припожаловало, — обеспокоился ездовой, вглядевшись. — Не взъелось бы.
И как в воду глядел. И насчет первого, и по поводу второго. Верховой, подъехавший к нам, в самом деле оказался не кем иным, как ротным санинструктором Кругловым, и он действительно без промедления «покатил бочку» на Ваню:
— Мы его, понимаете ли, с товарищем политруком ждем не дождемся, а мой Постников, видите ли, решил курорт себе устроить!
До этого нам с Колей не приходилось видеть своего санинструктора верхом на лошади (да их, лошадей-то, и не было в батальоне до передислокации под Можайск), и сейчас, наблюдая, как колышется в седле куча сдобного теста, Коля не удержался от смеха. Впрочем, тут же осадил себя, поспешно склонившись над ямкой, куда готовился вывалить злополучное варево.
Тем временем санинструктор сполз с седла и, ведя за собой лошадь, подошел к двуколке. Склонив по-птичьи голову набок, оглядел ее, поводил носом, и вдруг, ухватившись за угол брезента, обнажил кузов.
Мне показалось, прошла вечность, пока он пришел в себя, ошарашенно отпрянув и непроизвольно зажав нос. Напуганная резким движением лошадь вырвала из рук у него поводья, кинулась прочь, дрожа и прядая ушами. Ездовой успел перехватить ее, обнял за шею, успокаивая:
— Ну, чего ты, дурная?
Потом повернулся к санинструктору:
— Тут какое дело-то, значит...
Но тот не слышал его. Продолжая пятиться от телеги и все не отрывая от нее глаз, он с мучительным стоном месил во рту тесто, не в состоянии испечь слов.
— Какое дело-то, значит, — вновь попытался привлечь его внимание ездовой, — из города возвращаюсь давеча...
На этот раз он достиг цели, санинструктор пробудился и, наконец, промычался:
— Эт-та шта такэй-ё?! — зашелся нервическим визгом.
— Вот я и говорю, какое дело-то, значит, товарищ командир...
Ездовой кинулся рассказывать о насыпи, сооруженной немцами на окраине Можайска, о том, как девушка и ее брат отыскали среди смердящих трупов тело матери, как скараулили его, Ваню, на выезде из города...
— Такое дело, попросились вот до деревни — она там у самого почти что лагеря...
Санинструктор слушал молча, сосал папиросу. Приходил в себя. И, можно считать, пришел:
— У нас не похоронные дроги, Постников, у нас санитарная повозка...
— Что ей подеялось, твоей повозке? — ввязался, не удержавшись, Николай.
Санинструктор пропустил реплику мимо ушей, принял у Вани поводья, стал карабкаться на лошадь.
— Нам, Постников, сейчас предстоит товарища политрука в госпиталь доставить...
— Так и доставим, товарищ командир, в лучшем, как говорится, виде.
— Не перебивай, не имей такой привычки!.. Так что я говорю: нам товарища политрука везти, а тебя угораздило тут... От повозки вонища за версту.
Николай отбросил котелок, подошел к двуколке.
— Да отмоет он тебе ее, твою телегу, чего ты в самом деле! Доедут до деревни, воды нагреют...
— Не лезь! — взвизгнул санинструктор, понукнув лошадь; отъехал на безопасное расстояние, проверещал исступленно: — Чего ты лезешь не в свое дело, Контрабандист чертов?.. У-у, приблудок однорукий!
Николай скрипнул зубами, но сдержался. Только покрутил пальцем у виска.
Санинструктор вновь повернулся к ездовому:
— Если не хочешь, Постников, под трибунал, немедленно освободи повозку от этой падали!
Я увидел: девушка вздрогнула, как от удара по лицу. Ноги у нее подломились, она опустилась подле двуколки на колени. Обхватила дрожащими руками горло.
— Боже справедливый, — донесся перегоревший голос, — если меня слышишь, сделай так, чтобы у этого человека отсох язык!
5
Кончалась вторая неделя нашего постоя под Можайском, когда на излете томящего апрельского дня мне преподнесли бодрящее известие: наш Контрабандист взят под арест.
И посажен не куда-нибудь, а на гауптвахту при штабе бригады. И сидит не за что-нибудь, а за нанесение побоев представителю командного состава, что всегда квалифицировалось как ЧП.