Бельгийский лимонад
Шрифт:
— У меня эта мысль тоже возникала, — признался Шуляков. — Мельком, правда. И я ее почему-то отогнал. Да, отогнал.
— Можно мне? — совсем по-школьному поднял руку Овсянников. — Я тут снял копию еще с одной анкеты — за 10 марта 48-го года, и в ней упоминается, что в тридцать первом году он поступил учиться в Орле в среднюю школу номер два. Так мне сейчас подумалось: может, когда он в 58-м писал вновь автобиографию, у него произошло машинальное переключение номера школы на детдом?
— Вполне вероятная вещь. И вообще я убежден: недопустимо думать о человеке плохо, если
Взял у Овсянникова копию автобиографии, стал зачитывать вслух:
«Я, Бовин В. И., родился в 1924 году в городе Орел. Родных своих не знаю. С детских лет воспитывался в детдоме № 6 города Орел. В 1931 году поступил учиться в среднюю школу № 2...»
— Да, номер школы он действительно мог впоследствии машинально перенести сюда, к детдому. Вполне вероятная вещь.
«...поступил учиться в среднюю школу № 2 по ул. Сакко и Ванцети...»
— Все же эта фамилия пишется с двумя «т»: Ванцетти.
— Так было в оригинале, наша машинистка тут ни при чем.
«...по ул. Сакко и Ванцети, 28, в 1938 году окончил семь классов. По окончании НСШ всех воспитанников д/д направили в школу ФЗУ. Мне как отличнику учебы предоставили возможность учиться в средней школе, где я и окончил 10 классов. По окончании средней школы в 1941 году началась Великая Отечественная война и на 2-й день войны ушел добровольно на фронт. Службу проходил в Куйбышевском впу до 1942 года, потом в 808 гап...»
— Что это — впу, гап?
— Военно-пехотное училище, — ответил за Овсянникова Шуляков, — и гаубичный артиллерийский полк.
«...потом в 808 гап в качестве вычислителя-наблюдателя, где находился по март 1944 года. По расформированию этой части меня направили в 344 гап, где и проходил службу в должности писаря-каптенармуса до даты демобилизации.
По демобилизации был направлен по линии комсомола в Алтайский край, в Краюшинский район...»
— Ну, дальше пока углубляться не станем, остановимся на этом периоде. Что здесь, кроме детдома, кажется сомнительным?
Поглядел на Шулякова, тот сказал:
— Здесь Куйбышевский этап в проверке нуждается: года два назад мы выходили по одному поводу на тамошние пехотные училища, так мне запомнилось, что они были созданы в 42-м году. Никак не раньше 42-го.
— То есть может выясниться, что он там и не учился? А вот это уже серьезно. Это очень серьезно. Это может потянуть за собой все другие анкетные данные. Если, конечно, он не допустил тут описку...
— Какая описка, Владимир Константиныч, что вы? — вступил Овсянников, пересаживаясь за столик и отшпиливая от своей докладной, которую все держал в руках, новый листок с машинописным текстом. — Я тут еще одной копией запасся, и вот смотрите, как излагается этот самый момент в автобиографии, которую он написал для военкомата...
Голиков взял у него листок — там значилось:
«...военную присягу принял 7 ноября 1941 г. в Куйбышевском впу.»
— Да, держится своей линии твердо, — вернул листок Овсянникову, упрекнул: — С этого и надо было начинать, факт серьезнейший, а вы, смотрите-ка, развели тут со мной дипломатию. Приберегли сюрприз на
— Это еще не конец, Владимир Константиныч, — вздохнул Шуляков, отодвигаясь вместе со стулом от столика и просительно глядя из-под очков, — еще не конец, еще кое-какие сомнения имеются, а потому предлагаю перерыв. Маленький, минут на пяток.
— Ладно уж, — со вздохом же ответил Голиков, — нарушим сегодня порядок, не гнать же вас на лестничную площадку. Только форточку откройте.
Шуляков кивком показал Овсянникову на форточку, сам нетерпеливо достал пачку «Беломорканала», закурил и с удовольствием, странным на взгляд некурящего, раздул тонкие ноздри. Спохватился, оглянулся на Овсянникова, возвращающегося от окна, подвинул к нему папиросы и спички. Овсянников улыбнулся, качнул отрицательно головой:
— Я из другого поколения, Валентин Кириллыч, воспитан на сигаретах. И люблю прикуривать от зажигалки. Привык.
Голиков терпеливо ждал конца невольной паузы. Овсянников не стал тянуть: закурив, быстро пролистал свою докладную, отсоединил от нее еще порцию «сомнений» — два пожелтевших листка грубой серой бумаги.
— В пединституте откопал. В 48-м в личное дело подшиты, при зачислении.
Это были копия аттестата об окончании средней школы и объяснительная записка к нему. В копии аттестата обращало внимание, что по всем предметам (их значилось шестнадцать) проставлена одна и та же отметка — «Отлично». Хорошо просматривались дата выдачи (15 мая 1946 г.), фамилии в подписях — директора школы (Оводенко) и двух учительниц (Вологодиной и Смыковой), а вот текст на круглой гербовой печати, к сожалению, утратил отчетливость.
В объяснительной записке говорилось:
«К атестату (так в оригинале. — Г. П.) Бовина Василия. По окончании Орловской средней школы № 2 в 1941 г. я получил на руки атестат (подлинник) и за неимением места хранения (родителей не имею), отправляясь на фронт, взял его с собой. Во время тяжелой операции в борьбе с немецкими захватчиками я лишился всех документов, в том числе и атестата (подлинника). По демобилизации из Советской Армии я обратился к директору своей школы с просьбой выдать мне взамен утеренного (так в оригинале. — Г. П.) дубликат атестата и получил прилогаемый (так в оригинале. — Г. П.) атестат с удостоверенными подписями экзаменационной комиссии. В. Бовин. 21 сентября 1949 г.»
Шуляков, дождавшись, пока Голиков дочитает, проговорил, раскидывая рукой клочья дыма:
— По аттестату круглый отличник, а по этой записке я ему и «трояка» не поставил бы. Да, не поставил бы!
— И печать, — добавил Овсянников, отгоняя, по примеру Шулякова, сизые пряди, — к печати тоже доверия нет.
Голиков взял со стола папку с надписью «Дело об ордене», стал укладывать в нее бумаги. Сказал мрачно:
— Неужели перевертыш? Так не хочется в это верить!
— Не хочется, верно, — присоединился Шуляков, снимая наконец очки и укладывая их в футляр. — Такое чувство, словно на похоронах присутствую.