Белое движение. Исторические портреты. Том 2

Кручинин Андрей Сергеевич

Ответ могут дать опросные листы «военнопленного Унгерна». «Численность своей дивизии определить точно не может, штаба у него не было, всю работу управления исполнял сам и знал свои войска только по числу сотен»; «действовал вполне самостоятельно и связи в полном смысле слова ни с Семёновым, ни с японцами не имел. Хотя у него и была возможность установить связь с Семёновым, но он этого сам не хотел, т. к. Семёнов никакой активной материальной помощи ему не давал, ограничиваясь одними советами»; «себя подчинённым Семёнову не считал, признавал же Семёнова официально лишь для того, чтобы оказать этим благоприятное воздействие на свои войска»; «особых надежд на этот приказ (№ 15.
– А. К.) не возлагал»; «дисциплиной (палочной. — А. К.) и держалось его войско. Теперь он не

сомневается, что без него остатки его войск все разбегутся»...

Рассеянные по нескольким страницам протокола и тем более - по нескольким часам беседы, эти реплики проходят незамеченными, но стоит собрать их вместе, и... «если это и безумие, то в своём роде последовательное»...

Рассуждая о чём угодно, Унгерн незаметно для своих «собеседников», которые так, кажется, об этом и не догадываются, отводит любые расспросы, связанные с состоянием дивизии, бывшим и нынешним, и реальными планами координации действий от Кобдо до Владивостока. Возникает и впечатление, что он сознательно избегает обсуждения как «восточного», так и «западного» направления своих остающихся неизвестными планов: на востоке был Атаман Семёнов, туда стремилось «войско» барона - предавшее, но, быть может, всё-таки сохраняющее в своих рядах кадры для дальнейшей борьбы (генерал не ошибся, и самые непримиримые из его подчинённых ещё год сражались в Приморье), - а на западе пока держались группировки генерала Бакича, к которому примкнул разгромленный под Улясутаем Казанцев, и Кайгородова (первой из них судьба отмерит срок до декабря 1921-го, второй - до апреля 1922 года).

И напротив, в «беседе» возникает совершенно неожиданная тема «южного направления». «Унгерн считает неизбежным, - записывают ведущие допрос, - рано или поздно наш поход на Северный Китай в союзе с революционным Южным и, говоря, что ему теперь уже всё равно, что дело его кончено, советует идти через Гоби не летом, а зимой, при соблюдении следующих условий: лошади должны быть кованы, продвижение должно совершаться мелкими частями с большими дистанциями - для того, чтобы лошади могли добывать себе достаточно корму; что корма зимой там имеются, что воду вполне заменяет снег, летом же Гоби непроходима ввиду полного отсутствия воды».

Но ведь, консультируя большевиков по вопросу преодоления знаменитой пустыни, барон фактически указывает им и путь к тому самому Тибету, который так любят объявлять его заветной и сокровенной мечтой! Он усиленно «отводит глаза» врагов от восточного и западного направлений - и зачем же, куда же так манит их по южному - их, и так уже обезумевших и опьянённых замыслами Мировой Революции?

Наверное, мы и оставим его именно сейчас. 15 сентября 1921 года советский трибунал приговорит генерала к смерти, и в тот же день приговор приведут в исполнение, но пока барон Унгерн ведёт свой последний бой, как всегда в бою - он спокоен и собран, и только слишком часто, может быть, тянется к предложенной победителями коробке с дорогими трофейными папиросами... Простой и подчас даже простоватый русский «окраинный» офицер, всю свою жизнь боровшийся за Россию, он не прекращает борьбы и в такие минуты.

Он знает, что эта борьба не может окончиться.

АТАМАН Г. М. СЕМЁНОВ

(Очерк: Андрей Кручинин)

Первый, поднявший Белое знамя борьбы, Первый, восставший против неправой судьбы, Первый, кто к битве, будучи так одинок, Вырвал из ножен честный казачий клинок...

О ком эти строки, опубликованные в 1939 году в белоэмигрантском харбинском журнале? О ком-то из признанных основоположников и вождей Белого Дела, из генералов старой русской школы, о ком- то из тех, с чьими именами даже после десятилетий лжи и замалчивания нам всё-таки легко связать понятия чести и благородства?

Об Атамане Семёнове...

Но как раз этого человека мы привыкли воспринимать исключительно негативно! Ведь и в эмигрантской среде, которая только незнакомому с ней представляется единым антисоветским

монолитом, фигура Семёнова вызывала не просто различные, а диаметрально противоположные оценки - от восторженного пиетета до злобного, почти большевицкого по накалу, неприятия. «Белый хунхуз», «белый большевик», «атаман — Соловей-разбойник» - эти и подобные им ярлыки, щедрой рукой рассыпанные по страницам многих русских зарубежных изданий, в трогательном единодушии с советскими источниками рисовали образ примитивного и невежественного грабителя с большой дороги, и в этом хоре терялись - и голоса тех, кто видел Атамана совсем другим, и голос самого Семёнова, а уж подлинные события Гражданской войны и вовсе оставались окутанными густым туманом. И потому сегодня непросто бывает отрешиться от расхожих представлений и ответить на вопрос, кто же всё-таки такой был Григорий Михайлович Семёнов, навсегда вошедший в историю Атаманом?

«Хунхуз»? «Соловей-разбойник»?

Или всё же —

Первый поднявший Белое знамя борьбы... Первый восставший против неправой судьбы...

* * *

Григорий Семёнов родился 13 сентября 1890 года в посёлке Куранжа Дурулгуевской станицы 2-го военного отдела Забайкальского Казачьего Войска; его отец, Михаил Петрович, был простым казаком. Третий сын в семье, на учение и воспитание которого родители вряд ли обращали особое внимание, Гриша значительную часть детства провёл так же, как и большинство казачат, однако биография его уже тогда начинала приобретать и свои индивидуальные черты. Если, помогая отцу по хозяйству, он, наверное, не был «предоставлен сам себе», как иногда о нём писали, то в отношении образования (точнее, самообразования) эта оценка выглядит вполне справедливой. После окончания двухклассной поселковой школы поступить в единственную на всё Войско и потому переполненную Читинскую мужскую гимназию Грише не удалось, и он, готовясь в будущем сдать экстерном за гимназический курс, с головой ушёл в книги.

Такая страсть была для казачонка-караульца, пожалуй, исключением из общего правила. С присущей самоучке жадностью он «читал вообще всё, чтопопадёт под руку, причём его никогда нельзя было видеть на поселковых развлечениях». О методичности, систематичности и разборчивости здесь говорить, очевидно, не приходится, зато широта интересов мальчика была неимоверной и простиралась вплоть до палеонтологии и археологии, побуждая его к любительским раскопкам. Первым, если не единственным, в Куранже стал он выписывать газету и под влиянием известий с театра Русско-Японской войны избрал для себя не просто военную, но именно офицерскую карьеру.

Сдав экзамены за полный курс гимназии, Григорий 1 сентября 1908 года зачисляется в Оренбургское казачье юнкерское училище. При отъезде из дома Семёнов обещал матери не пить и не курить, и, как рассказывала много позже дочь Атамана, «это обещание он выполнил неукоснительно: не курил и не пил на протяжении всей своей жизни. Даже на фронтах первой мировой и кровавой гражданской войны, где, казалось бы, было простительно отвести душу, он не изменил своему слову» (даже если считать это свидетельство чересчур категоричным, в его свете всё же начинают по-иному восприниматься бытовавшие россказни о кутежах и разгуле, якобы окружавшем семёновскую ставку в годы Смуты).

Знавший Григория Михайловича по совместной службе во время мировой войны барон П. Н. Врангель утверждал, что «неглупому и ловкому Семёнову не хватало ни образования (он кончил с трудом военное училище), ни широкого кругозора». Вряд ли можно считать справедливым последнее утверждение, тем более что биограф Атамана так рассказывает о его увлечениях, которые вполне могли помешать успешному прохождению курса: «Помимо чисто военных занятий, Григорий Михайлович уделял очень много времени изучению русской и переводной литературы. В особенности он увлекался поэзией. Результатом этого было то, что он сам занялся писанием стихов, которых за это время написал значительное количество. Большинство из них посвящены или воспеванию природы, или страданиям русского народа (! – А. К.). Довольно обстоятельно проштудировал он и русскую критическую литературу, изучив главным образом Белинского, Добролюбова и Писарева (несколько странные вкусы для казачьего юнкера. – А. К.)».