Белое движение. Исторические портреты. Том 2
Шрифт:
Однако у Атамана были весомые причины сдерживать гнев своих подчинённых. Среди войск Лазо находился едва ли не в полном составе 1-й Аргунский казачий полк, и расправляться с поддавшимися советской пропаганде станичниками - значило отталкивать от себя население Забайкалья. Кроме того, время работало на семёновцев: начиналась весьма выразительная «наглядная агитация» со стороны набранных в красные отряды уголовников, в полной мере проявивших себя после взятия Даурии устроенным там погромом.
И всё-таки малочисленным войскам Атамана приходилось пятиться обратно к границе. Разрушая за собою железнодорожные пути, семёновцы отрывались от своих противников, не очень рвавшихся в бой, и уходили обратно на свою базу. В начале марта большевики стали оказывать давление на китайские власти, чтобы те не пропустили семёновцев в полосу отчуждения КВЖД, поставив таким образом измождённых белогвардейцев между
– Нами даны гарантии неприкосновенности китайцев. Гражданская война не перейдёт границу. Китайцы заявили, что ими запрещён набор семёновцев в Китае и что они строго нейтральны». Однако Атаман сумел привлечь на свою сторону генерала Чжан Куй-У, в начале февраля назначенного вторым помощником китайского Главнокомандующего в полосе отчуждения, и отступил за демаркационную линию, перейти которую большевики не посмели. Надо сказать, что и в дальнейшем станция Хайлар, где Чжан Куй-У держал свой штаб, оставалась едва ли не более надёжным тылом семёновцев, чем постоянно интригующий Харбин.
В том, что «столица КВЖД» заслуживала именно такой характеристики, Атаману пришлось убедиться в ближайшие же недели, когда он оказался перед угрозой чуть ли не открытия нового фронта у себя в тылу - и отнюдь не против иноземцев.
В Харбине к этому времени было объявлено о создании целого «корпуса», хотя реально к концу марта сформировали лишь отряд полковника Н. В. Орлова численностью до трёх рот пехоты с четырьмя пулемётами и четырёхорудийной батареей. Возглавлять все русские силы в полосе отчуждения КВЖД был назначен генерал М. М. Плешков, не имевший ни серьёзного авторитета среди офицерства, ни необходимой энергии. Нужен был человек, более подходящий для подобной должности... и в начале апреля в Харбин приезжает адмирал А. В. Колчак.
Первоначально он, как вспоминал Семёнов, обуславливал своё участие в борьбе наступлением момента, «когда родина позовёт его», и теперь Атаман должен был испытывать немалую обиду, поскольку «позвала» Колчака вовсе не «родина», а всего лишь российский посол в Китае князь Н. В. Кудашев, в согласии с представителями Антанты убедивший адмирала направиться в полосу отчуждения. Первоочередной задачей Колчак счёл контроль над расходованием средств и воинского имущества, и на этой почве у него впервые начинает зарождаться предубеждение против Атамана. Семёновские реквизиции получали широкую известность и порождали массу слухов, будто добытые таким путём ценности реализуются в пользу отнюдь не войск, сражающихся на фронте, а отдельных лиц, причастных к этой операции. Доказательств, правда, так никогда и не было представлено (как и доказательств противного), но щепетильно-честный и импульсивный Колчак безусловно должен был возмутиться подобными порядками, в то время как Атаман, наверное, столь же искренне не понимал, почему он, командир единственного реально воюющего отряда, не мог прибегнуть к реквизициям, коль скоро руководство КВЖД играло в штабы и парады, фактически отказывая ему в систематической и планомерной помощи. Не могла у него вызывать симпатии и позиция адмирала, предполагавшая длительный период подготовки к борьбе против большевизма - к борьбе, которая на самом деле уже давно шла среди маньчжурских сопок. Очевидно, в таких условиях личный конфликт двух военачальников был неизбежен. Он и разразился при их личном свидании.
Колчак резонно настаивал, что для дальнейшей работы необходимо хотя бы распределить участки деятельности и оговорить условия и формы получения помощи из средств КВЖД; обиженный Семёнов заявил, что ему вообще помощь не нужна — если захочет, он сам найдёт себе источники снабжения. «...Я напомнил адмиралу, - рассказывал двадцать лет спустя Григорий Михайлович, - что, приступая к формированию отряда, я предлагал возглавление его и ему самому, и генералу Хорвату... В настоящее же время, когда я с ноября месяца прошлого года оказался предоставленным самому себе, я считаю вмешательство в дела отряда с какой бы то ни было стороны совершенно недопустимым...» И надо сказать, что Семёнов был безусловно прав в одном: в тогдашних условиях любое взаимное подчинение самостоятельно зарождающихся и независимо существующих сил могло быть не более чем актом доброй воли со стороны их руководителей.
Следует заметить, что неприязнь Колчака усугублялась тем, что адмирал видел в поведении командира Особого Маньчжурского Отряда приметы сильного японского влияния. В то же время реальные возможности для помощи со стороны Англии и Франции были весьма невелики, и
В общем, всё это понимал и Колчак, но, прямой и щепетильный, он откровенно не желал даже поднимать разговора о возможных «компенсациях за помощь». На этом фоне Семёнов казался японским военным представителям в полосе отчуждения союзником более предпочтительным, и они повели довольно неумную интригу против адмирала. Считая, что Семёнов без помощи и поддержки японцев держался бы гораздо скромнее, адмирал устроил скандал обретавшемуся в Харбине японскому генералу и уехал на переговоры в Токио; Атаман тоже уехал, но в противоположном направлении - к своим войскам на станцию Маньчжурия, откуда вовсю развивалось очередное наступление в Забайкалье.
Борьба там не прекращалась и после февральско-мартовской неудачи, и Атаман не оставлял надежд поднять широкое народное движение на слабо контролируемой обеими сторонами территории «от границ Маньчжурии и до реки Онона». Надежды эти, однако, так и не воплотились в жизнь даже после того, как недоформированный Маньчжурский Отряд вновь перешёл границу.
Недоброжелатели ворчали, что причиной наступления было недовольство поддерживавших его общественных кругов, якобы заявлявших, «что те, кто даёт деньги... требуют каких-либо видимых результатов, сетуя на ничегонеделание всех отрядов», хотя это вряд ли может считаться главной причиной: не пожелавшего подчиниться Колчаку есаула трудно представить в роли послушного наёмника каких-то «общественных деятелей». Ближе к истине выглядит аргументация самого Атамана, указывавшего на развёрнутые большевиками формирования: в стремлении упредить противника и не дать ему укрепиться в Забайкалья регулярными частями, есаул Семёнов и бросил в бой свои 5 000 добровольцев.
Позднее сам Атаман и его апологеты, подчёркивая важность созданного им фронта, приписывали руководимой Лазо группировке численность от 26 000 до 30 000 человек. Это значительное преувеличение - более адекватные оценки дают цифру около 10 000 бойцов, хотя следует признать, что она составляла около трети общего числа всех красногвардейцев и красноармейцев Сибири, «причём, - по оценке современного историка, - наиболее подготовленных и вооружённых». Напротив, контингент Маньчжурского Отряда был довольно рыхлым, а присутствие в его рядах представителей разных национальностей создавало известные трудности в управлении.
Население же Забайкалья по-прежнему оставалось пассивным. Это признавал и Семёнов, вспоминавший, что оно мало сочувствовало белым, - но, с другой стороны, и красные не получили активной поддержки: вновь прибывающие в Область казаки-фронтовики расходились по домам, ограничиваясь обещаниями читинским агитаторам «в случае нужды явиться». И всё-таки до падения большевизма было ещё очень далеко.
Начавшееся 7 апреля и вызвавшее большой переполох наступление Особого Маньчжурского Отряда захлебнулось уже в начале мая. Оказалось непростым преодоление Онона: красные успели взорвать железнодорожный мост, что мешало подвозу боеприпасов переправившимся семёновцам и поддержке их огнём самодельных бронепоездов; а после того как противник ввёл в бой свежие силы (свыше 1 000 штыков при 14 орудиях - столько пушек было во всём Маньчжурском Отряде), 18 мая была сдана и недавно освобождённая Оловянная. Три Забайкальских казачьих полка, развёрнутых после объявления Атаманом мобилизации, не оказались ни многочисленными, ни надёжными. Коренным семёновским добровольцам и ему самому по-прежнему приходилось ощущать полное одиночество.