Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– Ну, вот так...
– Вадим закончил рассказывать и сел.
– А при чем тут "голос крови"?
– крикнул кто-то.
– Нет-нет, все правильно, - учитель поднял руку, устанавливая тишину и глядя на Вадима со смесью удивления и доброжелательной зависти.
– Это был именно голос крови. С родным человеком случилось несчастье - и инстинкт приказал идти на помощь.
– Но почему тогда не мать?
– не отставал тот, кто выкрикнул в первый раз, бойкий черноглазый парень, имя которого я забыл.
– Обычно мать чувствует.
– У нас мачеха, - буркнул Вадим.
–
– О чем вы спорите?
– удивился учитель.
– Этот феномен не разбирает, кто мать, а кто брат или сестра. Он просто действует. Кстати, иногда это случается и между людьми, не родными по крови. Например, между мужем и женой или между влюбленными.
Ребята заулыбались, кто-то даже засмеялся. Мы были еще в том возрасте, когда слово "любовь" кажется забавным и каким-то слащавым, розово-конфетным, даже девчоночьим. А для некоторых даже понятия "муж" и "жена" были темным лесом, что уж говорить о любви. Я и сам узнал значение этих слов лишь на свадьбе родителей.
Тема урока тогда была, если не ошибаюсь, "Феномены человеческого мозга" или что-то в таком роде. И я навсегда забыл бы об этом, если бы в ночь, когда изнасиловали Хилю, пресловутый "голос крови" не заговорил во мне самом.
...Около половины второго я проснулся и несколько минут вглядывался в темноту. Чувство мое было странным: какая-то безотчетная тревога, липкая, будто обволакивающая душу, проникающая в каждую клетку тела, такая сильная, что я не смог лежать и вскочил с кровати. Настольная лампа осветила привычную комнату: шкаф, письменный стол, полки с книгами, радиоприемник, кресло с аккуратно сложенной одеждой, фотографии на стене, зашторенное окно, звонко тикающий будильник на тумбочке. Квартира спала, с улицы не доносилось ни звука.
Я походил по комнате, пытаясь унять беспокойство, раздвинул занавески и увидел лишь огоньки в ночи. В стекло билась серая бабочка, зачем-то залетевшая на такую высоту, и я машинально закрыл форточку: не люблю насекомых.
Тревога была как-то связана с Хилей, и это меня удивило. Я точно знал, что она дома: допоздна из-за стены доносилась музыка. Ее родители уехали в санаторий, но оставалась домработница, слабоумная Надя, которая могла в случае чего хотя бы вызвать "скорую помощь" или постучать к нам. Но никто не стучал, а у подъезда не стояла санитарная машина. Все было спокойно.
И все-таки - Хиля. Что-то случилось с ней или должно было случиться, я чувствовал это, словно девушка была ребенком, а я - матерью. Но логика - черт бы побрал эту проклятую логику!..
– оказалась сильнее моего странного инстинкта, и я, подумав, принял снотворное и лег спать.
Утром, выходя на службу, я на всякий случай приложил ухо к ее двери: там разговаривали. От сердца сразу отлегло - значит, все в порядке, и тревога была вызвана чем-то другим, может быть, сном или нездоровьем.
Однако меньше чем через час, в конторе, беспокойство вернулось с новой силой, и почти сразу же на моем столе зазвонил телефон. Это был "папа".
– Эрик?.. Ты мне нужен, - он говорил сухим деловым тоном, но я сразу понял: ЧП.
– Папа, что-то случилось?
–
– Мне в Управление подъехать?
– на всякий случай спросил я.
– В Управление?
– удивился "папа".
– Нет, я дома. Поезжай домой. И побыстрее, что ты копаешься!..
Через пять минут я уже бежал по улице, сжимая под мышкой портфель. Автобус ждать было некогда, днем они ходили редко, но один все-таки обогнал меня между остановками, напротив огромного квадратного здания городского Совета - там, на площади, мы с Хилей как-то нашли прямо на асфальте золотое обручальное кольцо. Я еще подумал, помню: это знак, что мы поженимся.
В квартиру я взлетел птичкой, задыхаясь от бега и чувствуя, как по телу под костюмом струится пот. Погода на улице стояла душная, знойная, без ветерка, но я не представлял себе, как можно явиться в контору без пиджака и галстука. Что поделаешь - правила, пусть и неписаные, сильнее нас.
Дома было тихо, несмотря на присутствие целой толпы народа, и тишина висела в воздухе, как запах, окутывая каждый предмет, каждую крохотную тень. Какие-то незнакомые люди стояли в прихожей, в шеренгу прислонившись к стене, и, как только я вошел и закрыл за собой дверь, дружно кивнули. Навстречу мне из столовой показался "папа" с желтым, словно прокуренным лицом и запавшими глазами. Он был в темно-синей форме с нашивками старшего дознавателя на рукавах, и это ясно говорило о том, что его выдернули прямо со службы. Следом вышла мама, тоже в форме, но с "маргаритками" - крохотными блестящими звездами на воротнике. А за их спинами, в глубине комнаты, я с удивлением разглядел скорчившуюся в кресле слабоумную Надю, тихо плачущую в передник.
– Папа?
– я смотрел на "отца", почему-то смертельно боясь любых его слов и отчаянно надеясь, что он не заговорит.
– Я долго?.. Автобус, понимаешь...
– Да какой автобус...
– "папа" взял меня за рукав и увлек за собой в родительскую спальню, заставив посторониться четырех мужчин в штатском и женщину в белом халате. Чужие уступили ему дорогу молча, почтительно и словно даже с сочувствием.
В квартире смутно пахло лекарствами, спиртом, новенькой обувной кожей, но сквозь все проступал еще какой-то запах, очень знакомый, горьковато-сладкий и от этого неприятный и неуместный здесь. Я принюхался и вдруг понял, что это духи - "Роза Мира", терпкие, дорогие, пахнущие горьковатыми розами - которые я всегда дарил Хиле.
"Папа" плотно прикрыл за нами дверь спальни и кивнул мне на стул:
– Сядь, Эрик. Пойми правильно - я решил, что ты сейчас здесь нужен больше, чем мы. Эльзу изнасиловали сегодня ночью, дома. Кто - мы уже знаем. Где он - выясним в течение двух часов.
Я добрался до невыносимо далекого стула, нащупал сиденье, сел, уверенный, что провалюсь сейчас сквозь него и грохнусь на пол. "Папа" глядел на меня, стоя у дверей со сложенными на груди руками и крепко, в безгубую линию сжатым ртом. Он постарел - и в этот момент я особенно ясно это увидел.