Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
– Папа, где она?
"Отец" вдруг передернулся, словно его ударило током, прошелся туда-сюда, усилием воли вернул на лицо спокойное выражение:
– Она в маленькой комнате. Сейчас ей нужен кто-то, чтобы... Мне позвонила ее домработница, ее отпустили вчера - если бы знать... В общем, Эльза держится, - "папа" еще походил и сел.
– Я не хочу сейчас эмоций. С этим... с этим человеком я побеседую, как только его поймают, а его поймают - в этом не сомневайся. Он не выйдет из города.
Я пока не мог говорить и смотрел на него, как в детстве, со страхом и надеждой.
– Да, - повторил он, - не сомневайся.
– Она ведь не кричала, - наконец, смог сказать я.
– Не кричала. Этот выродок заткнул ей рот скомканной наволочкой и привязал руки к спинке кровати. А потом, когда... в общем, он просто ушел домой. Даже не развязал ее, так и оставил - до прихода Нади. Что ты собираешься делать, Эрик?
– Мне можно пойти к ней?
– А ты уверен, что сможешь с ней говорить?
– Почему нет?
– Ну, знаешь...
– "папа" горько улыбнулся, - иногда мужчины все это воспринимают неправильно. Увы, увы... Им и в голову не приходит, что девушка ни в чем не виновата, они ее чуть ли не гулящей считают после этого. У тебя нет похожего чувства?
Я добросовестно прислушался к себе, но ощутил лишь слабый шок и острую, смешанную с ужасом жалость. Что такое "изнасилование", я, конечно же, знал, но и представить не мог, что чувствует жертва. Мне виделось лишь что-то темное, страшное, похожее на то, как бывает в темной, тесной комнате глубокой ночью, когда вокруг ни души.
– Ну, иди, - "папа" встал и чуть потрепал меня по плечу.
– Умоляю тебя, сынок, осторожнее - за каждым словом следи.
...Я шел по молчаливому коридору мимо немых людей, которые смотрели на меня с опаской, как на неведомого зверя. Наверное, это были, как говорила мама, "шестерки" - даже женщина в халате, судя по виду - медицинский эксперт. Что они делали в нашем доме, я так и не понял, но их тихое присутствие было для чего-то нужно, может быть, для того, чтобы создать у Хили впечатление толпы, готовой ее защитить...
Маленькая комната, которую когда-то мы предназначали для будущей домработницы, находилась в конце коридора, возле кухни и ванной, туда я и двигался на неуверенных ватных ногах, прислушиваясь, не донесутся ли рыдания из-за закрытой двери. Какой-то голос у меня в голове, тонкий, писклявый, все повторял и повторял навязчивый детский стишок: "Только мать сошла с крылечка, Лена села перед печкой, в щелку красную глядит, а огонь поет, гудит. Приоткрыла дверцу Лена, соскочил огонь с полена...". И снова - "Только мать сошла...". Стишок словно имел какое-то отношение к Хиле и тому, что с ней случилось: "... перед печкой выжег пол, влез по скатерти на стол, побежал по стульям с треском, вверх пополз по занавескам..." - после каждого слова невидимая тонкая рука втыкала раскаленную булавку с мой правый висок, и я вздрагивал от этого, все приближаясь и приближаясь к закрытой двери.
Там было ужасающе тихо, и мне вдруг представилось: Хиля умерла, ей больше никто не нужен, все мои слова теперь бессильны, и картинка эта показалась мне настолько страшной, что, вдохнув, как перед прыжком в воду, я распахнул дверь.
Она была жива. В свете трех угольных лампочек я увидел ее согнутую червячком фигурку в дальнем
Я вошел, чувствуя, что не надо кричать, возмущаться, проклинать, нужно просто впитать в себя молчание этой комнатки с серыми стенами, стать его частью, стать воздухом, который лечит. Хиля не шевельнулась и не заметила меня, она вдруг стала очень далекой, не такой, как еще день назад, и словно истаявшей, тоненькой и прозрачной. В неподвижных зрачках отражались три лампочки и мое белое лицо, прядь волос свесилась, перечеркивая глаз и щеку, и я неожиданно и совсем некстати вспомнил экскурсию в морг Управления, где лежали жертвы убийств, в основном, молодые цветущие люди. У них - у трупов - тоже были вот такие спокойные, пустые, остановившиеся глаза, зеркально отражающие свет ярких ламп и ничего больше.
Кушетка скрипнула, когда я осторожно сел рядом с Хилей и сказал шепотом:
– Извини, я не мог раньше приехать - мне только что позвонили.
Зрачки не шевельнулись, но Хиля все-таки заметила меня, у нее чуть переменилось дыхание и ожили щеки. Я подождал немного, потом погладил ее застывшее плечо:
– Никто сюда не войдет, за дверью люди, много людей, и там мой отец - он вооружен. Никто не сможет сюда войти. Никто.
Она кивнула.
– Сделай мне одолжение, выпей кофе, - я поднял со стула чашку.
– Смотри, теплый. Тебе надо попить. Вообще-то, даже лучше позавтракать, съесть что-то большое, вкусное... Хочешь, я пойду сейчас на кухню и разогрею тебе куриную грудку?
Хиля вздрогнула:
– Не уходи.
Неузнаваемый голос, какой-то глубинный, срывающийся хрип.
– Тогда возьми вот это, - я дотянулся до тарелки с ромовыми бабами.
– Хотя бы одну. Я не отстану, пока не съешь. Ты же знаешь, какая я зануда.
Она послушно начала жевать, вряд ли чувствуя вкус пищи. Несколько крошек упало на платье, я машинально протянул руку, чтобы их смахнуть, но Хиля вдруг отшатнулась от меня и взвизгнула:
– Не трожь!..
Секунду мы глядели друг на друга.
– Я - это не он, меня зовут Эрик, - я улыбнулся.
– Меня бояться нечего.
Хиля вдруг расслабилась, сдвинула аккуратно выщипанные брови домиком и сказала жалобно и тонко:
– Я тебе ничего не буду рассказывать. Твоему отцу я все сказала, а тебе - не буду, не хочу... Зачем тебе это знать?
– голос ее задрожал.
– Я и родителям не скажу. За что... маме...
"Только мать сошла с крылечка, Лена села перед печкой..."
– Он думал, я...
– Хиля сжала кулачок с ромовой бабой, посыпались крошки, - ... думал... А я этого не хотела! Ты понимаешь? Я его просто так пригласила, в гости, поболтать, пластинки послушать!.. Эрик! Ты понимаешь - просто так!..
– из глаз ее выкатились несколько слезинок.
– Я хочу, чтобы, когда его поймают, его привязали к кровати и оторвали ему... оторвали э т о! Чтобы он больше никогда!..