Белые Мыши на Белом Снегу
Шрифт:
Я молчал, не зная, надо ли говорить.
– Ненавижу!
– Хиля завсхлипывала.
– Ненавижу... мужиков, с а м ц о в! Вот за это самое, за то, что они - животные!.. Сволочи!..
– она почти кричала.
– Если они все, все завтра передохнут, я плакать не стану, мир только будет чище!.. Скоты мерзкие, грязные...со своими грязными...
В коридоре за дверью прошелестели чьи-то встревоженные шаги.
– Уйдите!
– оглушительно заорала Хиля и швырнула остатки ромовой бабы в дверь.
– Хватит слушать тут! Со мной все в порядке, только оставьте
Шаги затихли, словно выключились.
– Оставьте меня в покое...
– Хиля смахнула волосы с лица, вытерла слезы, отвернулась.
– Не смотри... я некрасивая...
– Красивая, - я погладил ее по голове и осторожно притянул к себе, стараясь вести себя, как старший брат или отец, но только не как мужчина.
– Самая красивая на свете. А ему будет больно, очень-очень больно, не сомневайся. Его отправят в камеру к бандитам и расскажут им, что он сделал. Знаешь, как бандиты поступают с такими?.. О-о, там такое начнется!
– И пусть, - тихо сказала Хиля, уткнувшись лицом мне в грудь.
– А потом он получит десять лет лагерей. А может, и пятнадцать. Ты его больше никогда не увидишь. Да, наверное, он и не выйдет оттуда. По такой статье отправляют только на север, - я вспомнил рассказы "отца", - на урановые разработки...
– Эрик, - девушка вдруг отстранилась и внимательно посмотрела на меня, - а почему ты приехал? Неужели тебе не противно со мной?
– Не противно.
Мне действительно было не противно. Если честно, было вообще - никак, то есть, физически, конечно. А душа моя изо всех сил стремилась обогреть, обнять со всех сторон, окутать коконом это бледное, искалеченное, истерзанное существо, раствориться в нем, наполнить его теплом и спокойствием.
– И я не обижаюсь, что ты меня вчера выгнала, - я улыбнулся.
– Характер у тебя такой. С детства твои выходки терплю, и ничего, привык уже... Знаешь, что? Надо бы нам пойти погулять. Только не по улицам, а куда-нибудь далеко, в лес, в поле, на электричке покататься... Как думаешь?
Идея, признаться, была не ахти какая, но я чувствовал, что любой ценой должен оторвать ее от этой кушетки, вытащить из мрачной комнаты, увлечь куда-то, нагромоздить поверх ужаса как можно больше хороших впечатлений, чтобы ужас захлебнулся в них и затих, как под толщей воды. Нужен был праздник - прогулка, развлечение, радость какая-нибудь, что угодно.
– Не хочу, - помотала головой Хиля.
– Они все смотрят на меня.
– Да, смотрят. Они восхищаются твоим мужеством - ты ведь не плачешь, совсем не плачешь!
– я легонько потянул ее за руку.
– Ну, встань. Чем меньше ты будешь сидеть и думать об этом, тем лучше. И вообще, Хиля, зачем тебе об этом думать? Пусть он теперь думает. А ты представь, каково ему придется в Управлении Дознания - в руках у моего отца.
– Все равно не хочу, - она сжалась и опустила голову.
– Но, Хиля, - меня вдруг осенило, - там же начнется обеденный перерыв! Мы не успеем!
– Где начнется?
– Хиля удивленно посмотрела на меня.
– Как - где? В Семейном отделе. Мы ведь собирались - сегодня.
–
– она наморщила лоб, соображая.
– Разве мы собирались?..
– до нее вдруг дошло, и лицо сразу плаксиво сморщилось.
– Нет, Эрик, мне не надо этого из жалости!..
– Какой жалости? Мы собирались. Ты мне обещала, - я поднялся с кушетки, чувствуя, как затекло все тело.
– Ну, как же так?
Она медленно спустила на пол ноги, выгнула спину, запрокинула голову, потянулась. Неуверенно встала, прислушиваясь, не оживет ли внутри боль. Посмотрела на меня совсем по-детски:
– Но мне нужно... в ванную... и переодеться...
– Отлично. Пойдем к тебе - вместе. Я посижу на кухне, выпью чашку чая, а ты спокойно соберешься.
"Приоткрыла дверцу Лена, соскочил огонь с полена, перед печкой выжег пол, влез по скатерти на стол..."
– Эрик, я плохо выгляжу?
– Нет, если умоешься холодной водой. Как ты? Хочешь... а хочешь, я тебя понесу?
Хиля засмеялась и вдруг сникла:
– Знаешь, где-то хорошо, что ты... не такой, как другие. Я не смогла бы даже разговаривать... ну, просто с парнем сейчас. Давай, я подумаю? Если что - завтра пойдем. А сейчас просто погуляем. Помнишь, где мы один раз поругались, возле складов? Тогда был очень... хороший день.
Мне вдруг стало жалко ее - до слез. Захотелось просто обнять, подержать за руки, прижать ее голову к своей груди, покачать, как ребенка.
– Хиля, я люблю тебя.
Наверное, я все-таки говорил правду.
* * *
...Тонкие, тонкие гибкие пальцы, похожие на обтянутые резиной щупальца маленького спрута. Белая масочка, холодные серые глаза над ее ровным верхним краем. Светлая челка, хрустящая белая косынка. На шее возле уха бархатная черная родинка, как притаившийся жучок. Маска шевельнулась:
– А почему твоя жена не продлила брак?
Я пожал плечами, морщась от прикосновения мокрой марли к рассеченной скуле:
– Она своеобразный человек. Все кругом простые: и я, и мои родители, и вот эта Полина, у которой - позвоночник. Каждого можно прочитать, понять. А Хилю я, наверное, не понял.
– Как? Хи-ля?
– медсестра, шурша халатом, обошла меня, сидящего, и занялась следующей ссадиной.
– Ну, Эльза. Это ее так в детстве звали - Хиля. А мне нравилось...
– Думаешь о ней, да?
– глаза над маской засветились странным голубоватым светом.
– Скучаешь?
– жесткий марлевый лоскут чуть сильнее, чем нужно, прошелся по ране.
– А она, небось, уже за другого выскочила?
– Нет, она одна, - я прислушался к боли.
– Скажи, почему тебе нравится мучить пациентов?
Блондинка наклонилась к самому моему лицу, обдав меня тонким ароматом ландыша:
– Разве я тебя мучаю? Да ты просто не знаешь, что такое настоящее мучение. Подумаешь, глаз твой!.. Тут без рук привозят, без ног или обгоревших так, что на человеке нигде живого места нет. Вот это - мучения. Это я понимаю, - она ласково провела рукой по моим волосам.
– Тебе сколько лет?
– Тридцать два. Будет через три недели.