Бенефис Лиса
Шрифт:
Эйзенхауэр сказал:
— Я даю вам неделю, бригадир. Одну неделю. Надеюсь, что этот кризис будет разрешен.
— Даю слово, сэр.
Манроу быстро пошел прочь, Картер, хромая, последовал за ним.
— Радируйте Крессону в Гранвиль, чтобы передал Галлахеру на Джерси, что кто-нибудь появится у них в четверг.
— Вы уверены, сэр?
— Конечно, уверен, — сказал Манроу живо. — Вы предложили великолепную идею, Джек. Лучшее место спрятать дерево — лес. Мне это нравится.
— Спасибо, сэр.
— Немецкий персонал постоянно перемещается туда и обратно. Что такое один вновь прибывший
— Это должен быть очень необычный человек, сэр.
— Да ладно вам, Джек, — сказал Манроу, когда они вышли на улицу и двинулись к машине. — Для этой работы есть только один человек. Вы знаете это не хуже чем я. Только он один способен перевоплощаться в нациста и, если станет необходимо, всадить Келсоу пулю между глаз. Гарри Мартиньи.
— Я вынужден вам напомнить, сэр, что полковнику Мартиньи было определенно обещано после дела в Лионе, что к его услугам больше прибегать не будут. Да и его здоровье не позволяет этого.
— Чушь, Джек. Гарри ни за что не устоит перед приключением. Найдите его. И еще одно. Просмотрите, нет ли у нас кого-нибудь с Джерси.
— Только среди мужчин?
— Боже мой, Джек, нет, конечно. С каких это пор в нашем бизнесе нас интересуют только мужчины?
Он постучал по перегородке, и водитель отъехал от тротуара.
6
Коттедж в Дорсете поблизости от Лалуорт-Коув Мартиньи снимал у старого друга по Оксфорду. Коттедж был построен на скале над маленькой долиной, и подход к пляжу был перекрыт ржавеющей колючей проволокой. Когда-то на ней висело предупреждение о том, что проход заминирован, хотя мин там не было. Это первое, о чем хозяин поведал Мартиньи в деревенском баре, когда он здесь поселился. Поэтому Мартиньи и гулял вдоль берега, швыряя камушки в набегавшие волны. Было это наутро после разговора Дагела Манроу с Эйзенхауэром.
Гарри Мартиньи сорока четырех лет, среднего роста с хорошо развитыми плечами, был одет в камуфляжную куртку воздушного десантника, защищавшую его от холодного ветра. Его бледное лицо, казалось, никогда не знавшее загара, имело клиновидную форму, а глаза были такими темными, что казалось невозможным определить какого они цвета. В уголках его подвижного рта таилась легкая ироничная улыбка. Он выглядел человеком, который находил жизнь более разочаровывающей, чем он надеялся.
Он выписался из госпиталя три месяца назад, и теперь чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше. Боль в груди не появлялась, если он не перегружался, но его мучила постоянная бессонница. Ему редко удавалось заснуть ночью. В момент, когда он ложился в постель, его мозг, казалось, активизировал свою работу. Это не являлось неожиданным. Слишком долго ему приходилось скрываться, вести ночной образ жизни, постоянно ощущать рядом опасность.
Доктора вынесли окончательный вердикт: он больше не мог быть полезен Манроу. Он мог вернуться в Оксфорд, но знал, что это не поможет. Как не поможет и попытка дописать книгу, над которой он работал до 1939 года. Этому война его научила, если даже больше ничему и не научила. Поэтому он устранился от всего, насколько это возможно для человека. Коттедж в Дорсете около моря, книги для чтения, пространство,
«Ну, и где же ты, Гарри? — спросил он себя, поднимаясь тропинкой по крутому склону. — Потому что, будь я проклят, если знаю, где тебя искать».
Жилая комната старого коттеджа была достаточно комфортабельна. Персидский ковер на выложенном плиткой полу, обеденный стол и несколько стульев с плетеными спинками, и повсюду книги, не только на полках, но и стопками по углам. Но ни одна из них ему не принадлежала. Ему здесь ничего не принадлежало, кроме небольшого количества одежды.
С обеих сторон от камина, стояло по дивану. Мартиньи положил несколько поленьев на тлевшие угли, налил себе виски и, быстро выпив, налил еще. Затем сел и взял с кофейного столика тетрадь. В ней было несколько стихотворных строк, и он прочитал их вслух: «В полночь вокзалы зловещи. Адресата нет у надежды». Он бросил тетрадь на столик, криво усмехнулся. — «Признай, Гарри, — сказал он мягко. — Никудышный ты поэт-то».
Вдруг он почувствовал усталость. Ощущение появилось неожиданно, и было сродни лихорадке. Сказался недостаток сна. В груди появилась боль, несильная боль в левом легком, которая немедленно пробудила воспоминания того последнего и рокового дня в Лионе. Если бы он был тогда расторопней, этого бы не случилось. А может, он слишком часто подвергал испытанию свою удачу, вот она его и оставила. Стоило ему задремать, как все возвратилось со всей отчетливостью.
Штандартенфюрер Юрген Кауфманн, начальник лионского отделения гестапо, был в этот день в гражданской одежде. Он спустился по лестнице из здания муниципалитета и сел в черный Ситроен. Его шофер тоже был в гражданском, поскольку по четвергам во второй половине дня Кауфманн обычно посещал свою любовницу, и старался быть осмотрительным.
— Не спеши, Карл, — сказал он водителю, сержанту СС, который обслуживал его уже в течение двух лет. — Мы немного рано. Я сказал, что не появлюсь там раньше трех. Ты же знаешь, как она ненавидит неожиданности.
— Как скажете, штандартенфюрер, — ответил Карл, отъезжая от тротуара.
Кауфманн развернул берлинскую газету, которая пришла с утренней почтой, и откинулся на спинку, чтобы с удовольствием почитать. Они проехали по окраинным улицам города и оказались в сельской местности. Здесь было действительно прелестно. По обеим сторонам дороги тянулись яблоневые сады, и воздух был напоен их ароматом. Уже некоторое время, как Карл заметил позади них мотоцикл, который свернул вслед за ними на боковую дорогу к деревне Шамон.
— За нами уже довольно долго следует мотоцикл, штандартенфюрер, — сказал Карл и, достав из кармана свой люгер, положил его на сиденье рядом с собой.
Кауфманн обернулся, чтобы посмотреть через заднее стекло.
— Карл, ты напрасно беспокоишься, это же один из наших.
Мотоциклист поравнялся с машиной и помахал. Это был эсэсовский полевой жандарм в шлеме, тяжелом форменном обмундировании, со «Шмайсером», висевшим на груди как раз под металлической бляхой полевой полиции СС, которую полагалось носить только при исполнении служебных обязанностей. Лицо под защитными очками было неузнаваемым. Он снова помахал рукой в перчатке.