Бери и помни
Шрифт:
– Жирное все, – выговаривала Евдокии Селеверова, помешивая ложкой густые щи.
– На втором бульоне варила, – оправдывалась Дуся, вытирая руки о заскорузлый фартук.
– Полотенца, что ли, нет? – бурчала Анжела и выползала из-за стола, поблескивая жирными губами.
– На себя посмотри, – вступалась за Дусю Лёка и надувала щеки, передразнивая сестру.
Анжелика обижалась и уходила в комнату, где подолгу стояла у окна, наблюдая за тем, как возятся в снегу народившиеся за эти восемь лет соседские малыши.
– Геометрию сделала? –
– Нет еще, – нехотя отвечала Лика, наделенная математическим складом ума.
– А чего ждем? – бухалась на кровать Элона и задирала ноги вверх.
– Успею…
– Конечно, успеешь, – ехидно поддакивала Лёка, недвусмысленно намекая, что, кроме геометрии (алгебры, химии, физики), сестре нечем заняться.
В отличие от Анжелы Элона осваивала другие науки, преподаваемые в уединенных местах двора или района наедине с очередным молодым человеком. Лика такой возможности была лишена напрочь, и Римка где-то в глубине души побаивалась, что, наверное, дочь и замуж-то не выйдет. Надо сказать, этого побаивалась и сама Лика, хотя в пятнадцать лет об этом, казалось, еще было рано задумываться.
– Ничего не рано! – заявляла Лёка, в мельчайших подробностях расписывая Анжеле свои планы на головокружительное женское счастье.
– Писать сначала научись без ошибок! – обрывала ее сестра и цитировала: – «Как эта глупая луна на этом глупом небосклоне».
– Самая умная? Да? – щурилась Элона, с невероятной женственностью поправляя надо лбом черные как смоль кудри. – Тоже мне! Мадам Ларина… Она, между прочим, вышла замуж за генерала: «Кто там в малиновом берете…»
– Это единственное, что ты запомнила в «Онегине»? – язвила старшая сестра и параллельно решала типовую задачу по физике.
– Почему единственное? – не поддавалась на провокации Элона и принимала глубокомысленную позу. – Еще я запомнила «ростбиф окровавленный» и «Страсбурга пирог нетленный меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым».
– Кто бы сомневался! – усмехалась Лика, активно используя для самоуспокоения систему оценок, невольно предложенную родителями: «Анжелика – умная, Элона – красивая».
– С лица воду не пить, – пыталась поддержать воспитанницу Евдокия Петровна и, наталкиваясь на презрительный взгляд из-под очков, молниеносно сдавала позиции.
– Это точно! – поддерживала Дусю Лёка. – С такого лица не просто воду не пить, шоколад не слизывать – вырвать может.
– Нехорошо! – качала головой Ваховская и хмурила брови.
– Нормально, – поправляла ее Элона и трепала Лорда за уши. – Ты гуляла?
– Гуляла, – отчитывалась Дуся. – Теперь твоя очередь.
– Вечером пойду, – обещала девочка и затаскивала пса на кровать.
– Лё-о-ока! – возмущалась Евдокия и пыталась согнать мерзкое животное на пол.
Пес огрызался, скалил зубы и угрожающе
– Ду-у-ся, пусть. Тебе жалко, что ли?
– Так животное же…
– Ну родное же животное. Почему это Анжелке на кровать можно, а Лорду нельзя? Чем он хуже?
Анжелика не выдерживала издевок сестры, с шумом собирала книжки, тетрадки и шла к Дусе в комнату, чтобы продолжить занятия.
– Зачем сестру обидела? – журила Евдокия довольную Элону.
– Сама виновата, – поясняла та и прибавляла магнитофон на полную мощность.
– Убавь звук, – предупреждала Ваховская, показывая глазами на стену, граничащую с родительской спальней. – Отдыхает…
– Она все время отдыхает… устала уже, наверное, отдыхать.
Примерно такого же мнения о Римкином времяпрепровождении был и Олег Иванович. Дома он появлялся поздним вечером, как правило подшофе. С момента переезда на новую квартиру дела Селеверова пошли в гору настолько, что в качестве выдвиженца по партийной линии он оказался в райкоме партии, где приобрел не только связи, приятелей, но и вредные привычки, по поводу которых Римка недвусмысленно выразилась:
– Мало мне мать порола, еще и ты… Знала бы, раньше бы развелась.
– Разводись, – вальяжно разрешал Олег Иванович и, спотыкаясь в прихожей, сразу шел к Дусе.
– Евдокия! – объявлял он с порога. – Докладывай.
Ваховская смущалась и опускала голову.
– Хороший ты человек, Евдокия, – признавался Селеверов и добавлял: – Не то, что эт-т-та… Корми-и-и-и меня! – кричал он уже жене в коридор и неловко разворачивался к Дусе спиной, пытаясь удержать равновесие.
Ваховская спешно, пока Хозяин не видел, крестила его спину и, огорченная, склонялась то над штопкой, то над вязанием.
– Пропадает человек! – бормотала она себе под нос, пытаясь вспомнить момент, когда все это началось с принципиально непьющим Олегом Ивановичем.
Момент точно не вырисовывался. Начинало казаться, что так уже было всегда, хотя Евдокия Петровна прекрасно помнила обратное.
«Как же так? – размышляла она по ночам, вздрагивая от Римкиной ругани. – Не пил ведь совсем. И вот – на тебе…» – горестно констатировала Дуся, словно это что-то меняло. «Такая работа», – пыталась оправдать она Самого, но безуспешно. В общем, Дуся переживала за женскую половину семьи Селеверовых, но в процесс не вмешивалась и просто наблюдала со стороны.
Не найдя понимания у жены, Олег Иванович врывался в комнату к дочерям: присаживался на кровать то к одной, то к другой. Но ни в душе Элоны, ни в душе Анжелики не находил приюта, а потому грозил ограничить их свободу:
– Выключи, на хрен, свой магнитофон, пока в окно не выбросил. А тебя (Селеверов брал паузу, пытаясь придумать наказание для старшей дочери)… а тебя… Ла-а-адно. Не смотри только так…
Элона, беря пример с матери, отцу дерзила, цедя сквозь зубы:
– Иди-и-и… проспись.